Отработав литературную смену и чувствуя глубокое удовлетворение, намного большее, чем от основной работы, Макаров брал очередной непрочтенный том. Сейчас это была «Война и мир» Льва Толстого.
Приходила Инна, бросала скучающие взгляды.
— Весь в своих книжках. Мне бы хоть внимание уделил. Никак не можешь расстаться со своей литературой.
Виталий откладывал книгу:
— Ты сама меня заставляешь.
— Конечно, а что мне остается? Ты не должен быть посредственностью! Но про жену тоже забывать нельзя.
Оставшиеся до сна минуты они проводили в объятиях. Она всегда засыпала первой, устав от работы и дома. Он смотрел на нее в темноте и гладил по щекам. Ей это совсем не мешало, объятия Морфея были слишком крепки.
* * *
— Мы не можем вам оформить ипотеку, у вас нет справки о доходах, — холодно процедил молодой человек в достаточно консервативном темно-синем костюме, какие были характерны для всех служащих этого банка.
Небогато одетая немолодая пара, сидевшая напротив него, с грустью переглянулась. У мужчины постоянной официальной работы не было, а его супруга числилась инвалидом.
— Можно попробовать оформить под залог какой-либо недвижимости, — добавил сотрудник банка, на бейдже которого было написано: «Константин Крупин, старший менеджер».
— Если бы у нас была недвижимость, мы бы не пытались оформить ипотеку, — с запинками и медленно растягивая слова, произнесла женщина.
— Ну, мало ли, — тихо буркнул Константин. — Тогда мы ничем вам не можем помочь.
Он бросил пренебрежительный взгляд на уходящую немолодую пару. Ему быстро надоедали клиенты, с которых нечего было получить. За время работы в банке он научился с ходу таких распознавать. Только время с ними тратишь. Если бы какие-нибудь состоятельные бизнесмены приходили оформить крупную сделку, то с них бы и премия была почти как зарплата. А с этих церковных мышей что можно было взять? С такими он работал по инерции, особо не напрягаясь. В этот момент в голове его зрели новые строчки, образы, рифмы. Он погружался в свое любимое творчество, составляя и запоминая новое стихотворение. При первой подвернувшейся возможности записывал его в телефон.
Оставив работу за дверью офиса, Константин легким вдохновенным шагом поплыл домой. Впереди очередное приключение — форум молодых писателей в Подмосковье. К нему требовалось тщательно подготовиться: отобрать лучшие работы и написать речь. Костю уже несколько лет называли новым гением литературы — не только региональной, но и российской. А гении, особенно недавно разменявшие третий десяток лет, обязаны были, как учили их духовные руководители, ценить в первую очередь литературу западную, а к своей родной, народной, относиться с брезгливостью. Другое дело — произведения диссидентов. Те были во всем правы. И он решительно чувствовал себя продолжателем их традиций.
Поэтому и требовалась речь о тяжелом дне сегодняшнем, о неправоте своей страны, о вещах, мешавших в ней дышать истинно свободным людям. Тем более что эти слова будут восприняты наверняка овациями, ведь соберутся молодые единомышленники. И он, Константин Крупин, должен занять среди них лидирующую позицию, стать лицом этого движения.
Лето на исходе. Поездки в это время — загляденье.
* * *
— Чего ты невеселый такой? — спросила Инна.
— Да с дядей Леней болтал, — ответил Виталий. — Борька в больнице.
Инна села рядом с мужем, преданно смотря в глаза и дожидаясь, когда он произнесет очередное слово. Оно обязательно будет тяжелым и даваться с трудом. Борис — двоюродный брат, десантник Псковской дивизии.
— Попал он под раздачу. Пытаются откачать. Там и в голове осколок, и рука… и живот. Очень плохой…
Желваки его ходили ходуном, кулаки сжимались, а глаза с трудом сдерживали слезы. С Борисом, который был старше на пару лет, Виталий провел все детство и юность. Во взрослой жизни они уже не виделись так часто, но отношения поддерживали теплые. Макаров понимал, что потеряет близкого человека, брата. Это только вопрос времени.
Он не мог заглянуть в будущее и узнать, что Боря выкарабкается.
Виталик впал в депрессию, чего давно не случалось. Ему все надоело, он стал раздражительным и нервным, срывался на детях и Инне. Ему все чаще хотелось побыть одному. Макарову было досадно, что там, на Донбассе, гибнут пацаны, что Боря лежит в реанимации, а здесь как будто ничего не происходит, всем плевать на это.
— Ты работаешь на скорой помощи! — пыталась вразумить его жена. — Мы и так помогаем, когда можем! Успокойся.
— Инн, этого мало. Уже мало. Уже весь мир заполыхал. А мы тут копошимся…
— Ничего не заполыхал. Рано или поздно все закончится.
— Закончится? Чем закончится? Все только начинается! Не знаю, Инна. Я не знаю, что будет завтра. А вдруг они сюда придут? Пока что это где-то далеко, на Украине. А представь их на наших улицах… Будешь скакать под лозунги украинских неонацистов… Что тебе говорят названия этих городов: Артемовск, Угледар, Северодонецк, Лисичанск? Ничего? Да, мы там не были. А теперь представь, если все качнется не в нашу пользу, — Кантемировка, Богучар, Павловск, Калач, Воронеж… Нет, я не могу тут спокойно жить. Мне… стыдно, что ли… когда там наши пацаны гибнут за нас…
* * *
Константин возвращался из Подмосковья в приподнятом настроении. Все вышло еще лучше, чем он предполагал. Выступил он неплохо, своя молодежная среда его поддержала, испытывая по поводу происходящего в стране и мире похожие чувства.
Пик успеха, как казалось Крупину, был на второй день, когда на семинар заглянул с напутственным словом председатель Союза писателей России. Воин, писатель и журналист, побывавший в плену во время чеченских кампаний, не раз ездивший на Донбасс с четырнадцатого года, бывавший на фронте и не кланявшийся пулям. Человек, своей биографией заслуживший уважение. Для Кости он был чужд, чужероден, все его естество восставало против него. Вообще, Крупин много против чего бунтовал, пытался бороться, осуждать пороки общества и конкретных людей. Он чувствовал и верил, что это очень важно. Ему очень хотелось быть борцом, по крайней мере, чтобы о нем так думали, чтобы именно таким он и остался в веках.
Председатель говорил о героизме российских военных, о битве за Донбасс и Украину. Костя не замечал, как начинали поджиматься его тонкие губы, а брови сбежались до кучи. Слова главы писательского союза вызывали недовольство Крупина. И он нашел решение, ложившееся в канву его вызревающей биографии борца за истинные свободы. Костя встал и медленно зашагал из аудитории, демонстрируя презрение к позиции выступавшего. За ним, спотыкаясь, выбежали его последователи. Это были розовощекие бунтари, те, которые ни разу не получали не то что дубинкой по почкам,