Жарко на улице, все тело горит, пот льется ручьями. Всюду пыль и грязь, ладони липкие, на зубах чувствуется песок. Вот бы немного воды, чтобы умыться. Но времени ее искать нет. Моментами он мог поддаться страху, всего на секунду. Но его выручал опыт и доведенные до автоматизма действия. Олег переместился в угол пустого дома, откуда можно было увидеть позицию противника. Эта часть чужого жилища пострадала больше всего, она подвергалась нещадным обстрелам. Солнце проникало сквозь разбитую стену, просветы делали ее похожей на шахматную доску. Затем ополченец покинул свое убежище и проник в соседний двор, осторожно, пригибаясь, вошел в растерзанное здание. Прицелился и несколько раз выстрелил из импровизированной бойницы. Ушел из одинокого дома. Люди покинули эти здания из-за близкой опасности. Остались жить те, чьи дома были далеко в конце улицы. В часы затишья они осторожно выбирались из укрытий и пытались узнать о положении. А оно было бедственное.
Олег прошел по внутренней узкой улочке за домом, даже асфальта здесь не было. Присел, оперся о покосившийся забор, вытер рукою пот. Перевел дух. Думал о сыне. Думал о том, что у его противников тоже есть сыновья. Прошел дальше по улочке и проверил замаскированную растяжку. Если неприятель попытается обойти с тыла, то очень пожалеет об этом. Вернулся к своим.
Вспомнил о брате, который тоже хотел вступить в ополчение. Олег резко возразил и был непреклонен. Вова не понимал, хотел быть рядом со старшим братом, защищать дом вместе с человеком, который был образцом для него.
— Нет.
— Почему? Ты же решил сражаться! Я тоже сделал свой выбор.
— Нет.
— Да мне плевать на твое мнение! Я все равно стану ополченцем!
— Нет. Я сделаю так, что не станешь.
— Я должен быть рядом с тобой!
— Тебе нечего делать на войне.
— Да почему? Почему?
Олег не сдержал эмоций:
— Да потому что! Кто присмотрит за моим сыном, за женой? Ты разве этого не понимаешь? Может случиться что угодно. Ты о матери подумал?
— Значит, так?.. Значит, ты уже распрощался…
— Нет… но это война. И может случиться всякое. У всех своя роль, Владимир, — Олег редко называл брата полным именем. — Своя роль у каждого. И не надо идти против нее. Ты умеешь стрелять? Или у тебя отличное здоровье? Воин — это я, а не ты. Я не хочу, чтобы ты все это видел. Поверь мне. Ты — священник! Моя задача — спасать жизни людей, а твоя — их души.
С ним только так и надо разговаривать. Может, дойдет наконец. И Вова принял завет брата. Он служил в церкви, давая надежду окружающим, молясь и прося прощения за грехи всего города, бил в набат, когда летали самолеты.
Олег вспомнил о сыне и начал мысленно с ним разговаривать.
— Ты только с годами поймешь. Когда станешь большим, вырастешь выше, чем я. Ты поймешь, что такое жизнь. Высокопарно звучит. Ты увидишь ее несправедливые стороны, не сможешь с ними смириться. Ты будешь искать ответы. Будешь узнавать про события этой войны в Донбассе спустя двадцать лет. Ты будешь пытаться вспомнить, но память не даст тебе этого сделать. Все твои предчувствия перестанут работать, ведь ты потеряешь связь с отцом. Но приобретешь другую, более сильную связь. Ты узнаешь о героях и злодеях. И тогда ты поймешь, почему твой отец сделал такой выбор. Потому что тоже не смог смириться с несправедливостью, потому что не хотел выступать на стороне злодеев. Мне кажется, ты понимаешь больше меня. Ты сильнее меня уже сейчас, ты веришь сильней, чем я. Ты во всем лучше меня. Именно поэтому я сижу под огнем противника спокойно.
Мысли нарушились новой волной стрекотания автоматов. Затихшие залпы вновь раздались, но снаряды приземлялись не вдалеке, а совсем рядом. Они падали и разрывались на широкой улице, пробивали крыши и разносили стены изнутри, невидимые волны ломали ворота и заборы. Стоял грохот, от которого болели уши. Украинские солдаты снова пошли на прорыв.
* * *
Убиваемый город кроваво харкал. Казалось, что конец уже близок. Олег пришел к любимой жене и сыну прощаться.
— Аня, я тебя всегда искренне любил. И буду любить… У меня осталось всего пятьдесят человек. И мы не сможем удержать позиции. Эта ночь будет последней. Скорее всего, я не вернусь. Завтра утром украинская армия войдет в Луганск.
И он ушел.
Она видела все размыто из-за бесконечно льющихся слез. Шепот разносил по дому тихую молитву.
Вечером услышала долгий гул и, вытерев глаза, подошла посмотреть в окно. По дорогам ехали танки. Мрачные и величественные, грозные и сильные, со смертельно опасными пушками и надежной броней. Они ехали спасать ее мужа.
Наутро враги не вошли в город, они начали панически отступать под натиском прибывшего подкрепления. Так был спасен город.
* * *
— Я так рада, что ты теперь чаще бываешь дома, — Аня готовила чай.
— Давай с лимоном. Он очень полезен.
— Да, конечно.
Интенсивные обстрелы затихли. Луганск еще бомбили, но не так яростно. Во время так называемого перемирия стрелять во всю силу нельзя. Так, чуть-чуть. Но люди вздохнули немного спокойней.
— Все закончилось?
— Жаль, но нет.
— Ну, ничего. Главное, что ты с нами.
— Володька приходил?
— Каждый день приходил, играл с Лешенькой, помогал по дому… Как хорошо, что ты теперь дома. Мы все вместе. С тобой все в порядке? Олег? Олег!
— Да… просто засмотрелся. Знаешь, так бывает. Смотришь в одну точку — и ничего другого не видишь, не слышишь, — и после молчания добавил: — Я начал икону писать. Хотел Богоматерь изобразить, а получается Иисус. И, знаешь, лицо такое необычное. Суровое очень, грозное. Скорбное. Как-то даже не по себе… Пойду немного посплю.
Но Лешка не дал поспать. Папа задремал, но сон его был неспокойный, он постоянно вздрагивал, будто бы слышал громкие звуки, тело дрожало. Во сне Олег видел картины, которые хотел бы забыть. Ведь это не воображение играло, не мозг выкидывал свои странные штуки — это пережитое, прочувствованное. Это не должно выходить за пределы сна, но, к сожалению… Сын увидел, как по телу отца пошли мурашки, волосы вздыбились, как шерсть у кота, Олег начал неразборчиво бормотать. Леша сидел в стороне и вдруг