Существует ли в мире человек, который согласится взять на содержание незнакомца с семейством на том основании, что покойный отец этого незнакомца тридцать лет назад дал некоему безымянному студенту от щедрот 200 рублей? (То есть, Иван Владимирович никому, конечно, ничего не давал, но, когда речь идет о подобной сумме, это не столь уж и важно.)
Но у Цветаевой была какая-то своя арифметика для начисления процентов. В письмах к посторонним людям она настаивала на выделении ей постоянного ежемесячного пособия, объясняя, что так ей легче планировать бюджет.
Разумеется, не давал Иван Владимирович и двадцати тысяч на школу в Талицах. Кудровой и прочим «кирилловнам», повторяющим за Цветаевой ее выдумки, не мешало бы ознакомиться с завещанием Ивана Владимировича, или с Ново-Талицкими архивами. На худой конец, можно было бы прочесть воспоминания о нем современников или пролистать одну из его биографий, – благо их всего три, считая статью в сборнике.
Глава семнадцатая. «Задаренная» и неблагодарная Москва
Разоблачение Эфрона, статьи в прессе о его причастности к убийствам и похищениям людей; его поспешное бегство из Франции, подтверждающее самые скверные подозрения, окончательно превращают Цветаеву из одиозной фигуры в парию. Хорошо известен фрагмент из мемуаров Н.Берберовой: «М.И.Цветаеву я видела в последний раз на похоронах (или это была панихида?) кн. С.М.Волконского, 31 октября 1937 года. После службы в церкви на улице Франсуа-Жерар (Волконский был католик восточного обряда) я вышла на улицу. Цветаева стояла на тротуаре одна и смотрела на нас полными слез глазами, постаревшая, почти седая, простоволосая, сложив руки у груди. Это было вскоре после убийства Игнатия Рейсса, в котором был замешан ее муж, С.Я.Эфрон. Она стояла, как зачумленная, никто к ней не подошел. И я, как все, прошла мимо нее.»
Цветаеву перестают печатать, ее избегают. Цветаева забирает Мура, чья голова полна коммунистическими лозунгами из гимназии, и вдвоем с ним перебирается из квартиры в номер дешевого отеля. Ей остается верен лишь узкий кружок ее подруг и почитательниц. Они убеждены, что романтическая, возвышенная Цветаева ничего не знала ни о шпионской деятельности мужа, ни о страшных преступлениях, в которых его обвиняли. Они продолжают помогать ей деньгами, поддерживать ее по мере сил. Разве можно бросить ее, отвергнутую всеми, без средств, в отчаянии и неведении о судьбе мужа и дочери?
Цветаева не ставила их в известность о том, что регулярно получает деньги от сотрудников НКВД – как часть зарплаты ее мужа. Чекисты оплачивали и ее номер в отеле; их распоряжения она отныне исполняла безоговорочно. Советское гражданство Цветаева тайком восстановила еще в 1937 году, до бегства Эфрона, и теперь лишь ждала паспорт и разрешение на въезд в СССР. С мужем и дочерью она состояла в тайной переписке все по тем же каналам НКВД.
* * *
Советская Россия встретила Цветаеву холодным безразличием. Ее сюда не звали и здесь не ждали. Горький, Куприн и А.Толстой вернулись в СССР, как знаменитые писатели; им советское правительство раскрыло свои объятия и кошелек. Цветаева приехала женой мелкого провалившегося агента; в качестве поэта она была на родине без надобности.
И, скандальная в эмиграции, она перед лицом жестокой неумолимой силы как-то сразу съежилась, испугалась и притихла. Ей было предписано жить с мужем на подмосковной даче НКВД в Болшево, в Москве не появляться, ни с кем из бывших знакомых не встречаться.
Вскоре была арестована дочь, а следом и муж. Боясь, что придут и за ней, Цветаева вместе с Муром сбегает в Москву. Впервые в жизни она действительно оказывается в ужасном положении. О многокомнатных парижских квартирах и застольях с гостями, о покупке дорогих вещей уже нет и речи. Она скудно питается, порой ей приходится делить с Муром один обед на двоих. Она скитается по чужим неприютным углам: комнатам в коммуналках с общим туалетом и отчаянно ссорится с соседями за то, кому первому ставить кастрюлю на плиту. Ее единственный заработок – переводы по подстрочнику национальных поэтов; ей платят гроши. Она то и дело обращается за деньгами к Пастернаку, который ее выручает.
И вот тут вновь возникает тема неслыханной отцовской щедрости.
«Мой отец поставил Музей Изящных Искусств – один на всю страну», – негодует она в письмах. «Он основатель и собиратель, его труд – 14-ти лет. А я не имею даже крыши над головой!»
Заявляя, что Музей, некогда начатый ее отцом, «один на всю страну», Цветаева искренне не помнила про Эрмитаж, Третьяковскую галерею и Русский музей, куда она никогда не заходила. Собственно, и в «отцовском» Музее она была лишь раз, при его торжественном открытии, но возмущаться ей это не мешает.
«Не говоря уже о том, что в бывш. Румянцевском музее три наши библиотеки: деда: Александра Даниловича Мейна, матери: Марии Александровны Цветаевой, и отца: Ивана Владимировича Цветаева.»
Даже если бы утверждение Цветаевой вдруг оказалось правдой, это не давало бы ей оснований ни для особой гордости, ни, тем более, для предъявления счета окружающим. Образованные люди до революции часто жертвовали и завещали свои библиотеки, это было чрезвычайно распространенным явлением. Основой Румянцевской библиотеки стала коллекция из 28 тысяч томов, которую граф Румянцев, министр иностранных дел и канцлер, передал государству. Более 6 тысяч томов пожертвовал известный русский писатель князь В.Ф.Одоевский, возглавлявший эту библиотеку в XIX веке.
Подобных примеров можно привести сотни. Вдовы и наследники известных людей часто поступали так из практических соображений: книги занимали много места и требовали ухода. С.А.Толстая после смерти мужа собиралась отдать его огромный архив на хранение в Румянцевскую библиотеку, но Иван Владимирович ей в этом отказал, сославшись на недостаток места. Архив великого писателя был принят другим музеем.
И ни дарителям, ни их наследникам не приходило в голову требовать себе за это жилплощадь. Заявления Цветаевой показывают лишь ее оторванность от традиций русской интеллигенции да разве что неприличную мелочность.
На самом деле, все эти истории о дарениях библиотек – ее очередные выдумки. Никаких распоряжений относительно своих книг Иван Владимирович в завещании не оставил. Вряд ли он пожелал бы подарить их Румянцевскому музею, откуда его уволили за нерадение и служебную халатность, приведшую к порче и пропаже казенного имущества. Ни Анастасия, ни Валерия слов Цветаевой не подтверждают.
Не дарила своей библиотеки Румянцевскому музею и Мария Александровна, тем более что собственной значительной библиотеки у нее и не