В словах Эйснера заслуживает внимания лишь замечание, брошенное, как бы вскользь, мимоходом, – о том, что «Сережа что-то получал». Что именно получал Сережа? От кого? Об этом Эйснер молчит, и причины его молчания понятны.
* * *
«Кирилловны» утверждают, что Эфрон шпионил по зову сердца, бескорыстно. Возможно, так оно и было поначалу, но по мере ухудшения их отношений с Цветаевой, оставаться на ее иждивении ему становилось все сложнее. Да и слежка за людьми, которой он занимался, требовала расходов. Хозяева с Лубянки положили ему регулярное жалованье. Размеров этого жалованья, Эйснер, разумеется, не знал.
Но они были известны другому человеку, получавшему аналогичную плату из того же источника. Речь идет о Константине Родзевиче, с которым Цветаева пережила свой самый бурный роман. Ему она посвятила две свои лучшие поэмы, его письма она всегда хранила при себе и взяла с собой в Елабугу среди самых дорогих ее сердцу вещей. Он был близким другом Эфрона и, по убеждению всех знавших их историю, отцом Мура. Цветаева регулярно звонила ему, и в Париже они встречались.
Как и Эфрон, Родзевич воевал в Белой Гвардии, но будучи, в отличие от Эфрона человеком циничным, не отягощенным совестью и идеалами, он дважды менял знамена, переходя от белых к красным и обратно. Он тоже шпионил на НКВД, но делал это с большей ловкостью, чем Эфрон и мелкий сексот Эйснер, в результате чего дожил до глубокой старости и умер во Франции. Долгое время он избегал биографов Цветаевой и журналистов, отказываясь отвечать на их вопросы. Но в 1982 году В.Лосской удалось подробно побеседовать с ним. Об отношениях с Цветаевой Родзевич рассказывал уклончиво и противоречиво, но в житейских деталях был тверд и откровенен (насколько откровенен может быть человек его склада).
Он утверждал, что к «концу жизни в Париже они (Эфроны – К.Ш.) не были бедными. Сережа (…) вел заграничную работу для большевиков, которая неплохо оплачивалась». (В.Лосская, с.102). То, что она не нуждалась в деньгах, Родзевич повторял настойчиво, – деньги для него, человека приземленного, вообще были значимой темой. «…Она была обеспечена материально. Она не нуждалась, она не жила в нищете». (В.Лосская, с.195).
* * *
Его слова подтверждаются письмом Цветаевой А. Берг из Парижа 21 января 1938 г. Письмо чрезвычайно длинное и нет смысла приводить его целиком. В нем Цветаева на трех страницах просит заказать ей в Брюсселе дорогое пальто класса luxe; цена ей не важна. В этой обнове она собирается вернуться в Россию (ради конспирации она пишет об отъезде не в Россию, а в Чехословакию.)
Она подробно объясняет, какой фасон и какой материал ее интересует, как переслать пальто ей в Париж, и обещает возместить все расходы. Вот несколько цитат:
«1) Взять нужно лучшее качество, самое лучшее, а оно у них, поскольку я знаю, одного цвета: коричнево-красного. (…).
(…)
3) Размер заказывайте 46, на «une dame forte [6] (это я-то!), так, чтобы Вам было очень просторно, особенно проймы и хорошую широкую спину (NB! у меня действительно на редкость широкая спина, т. е. плечи, и проймы мне нужны широкие: мужские – из-за совершенно прямых плеч. Мне всегда всё тесно под мышками. (…) А если будет широко в талье – мне здесь убавят: важно, чтобы не сузили верха.
4) Такое огромное пальто мне нужно, чтобы положить под него мех, который у меня – есть.
Вы его на себе не мерьте, а только – прикиньте, и если Вам будет широкo, мне будет – хорошо.
5) Какая цена? (Всё равно будет дешевле чем здесь, и деньги у меня будут, п. ч. на днях сдаю рукопись.)
6) Как Вам деньги переправить? Просто в конверте (на риск)? Переводом? (…).
Но не забудьте: pour une dame forte (…).»
Выражение «une dame forte», повторенное несколько раз, здесь означает женщину в теле; Цветаева, по-видимому, заметно раздалась, питаясь отбросами. Утверждение, что «на днях» она «сдает рукопись» – неправда; в то время ее уже не печатали; деньги она получала из других источников.
* * *
Послание любопытно в нескольких отношениях. Прежде всего, из него становится ясно, что Цветаева была отнюдь не столь непритязательна, как демонстрировала своим знакомым, и далеко не столь бедна. В эмиграцию она уезжала с одним чемоданом, возвращалась с добрым десятком, набитыми хорошими новыми вещами и книгами.
Кроме того, это письмо ставит под сомнение ее заверения, что в Советскую Россию она едет, как на казнь, полная самых мрачных предчувствий, лишь из чувства долга по отношению к Эфрону. Разве станет обреченная, отчаявшаяся женщина, еще недавно выпрашивавшая поношенную одежду, с таким воодушевлением обсуждать на трех страницах фасон дорогого пальто?
* * *
Конечно, Эфроны не были богаты, их даже трудно назвать людьми состоятельными, но у большинства именитых русских писателей дела шли гораздо хуже. Бальмонт вместе с женой и больной дочерью обитал в квартире с выбитыми стеклами, которые он завешивал материей. Северянин прозябал на далеком эстонском хуторе своего тестя-крестьянина, изредка перебивался концертами и, отчаявшись заработать на кусок хлеба, просился в СССР. В удручающей нищете жили А.Куприн, Б.Зайцев, И.Шмелев, А. Ремизов. Про молодое поколение русских литераторов и говорить не приходилось, – там все было беспросветно.
* * *
Когда обстоятельства цветаевского голодания вышли наружу, некоторые из жертвователей были шокированы. Кое-кто заколебался: продолжать ли дотации? Цветаева была возмущена до глубины души. Когда-то ее отец бранил за глаза тех, кто ему отказал, именуя их обманщиками. Цветаева выражалась куда резче. Она громко сетовала на непорядочность окружающих, на жадность богатых и всеобщую низость.
Однако, не переставая кипеть, она все же сознавала, что одними эмоциями ситуацию не исправишь. Лишаться «иждивения» она не собиралась; значит, в оправдание своих финансовых претензий ей требовалось что-то срочно придумать.
* * *
Так родился миф об отце, щедро одаривавшем студентов и раздававшим все до копейки, «до последнего вздоха». Эту легенду Цветаева творчески развивала не только в своей прозе, но и в личной переписке. «Мне до зарезу нужны деньги, – писала она Вере Буниной 7 мая 1935 г. – Платить за Мура в школу (2 месяца, итого 160 фр<анков> + неизбежные «fournitures» (накладные расходы – К.Ш.), – B общем 200 фр<анков>).
– Почему он не в коммунальной? – П. ч. («паче чаяния» – часто употребляемое Цветаевой в письмах выражение – К.Ш.) мой отец на свой счет посылал студентов за границу, и за стольких гимназистов платил и, умирая, оставил из своих кровных денег 20.000 руб<лей> на школу в его родном селе Талицах Шуйского уезда – и я вправе учить Мура в