Трудно поверить, что впечатлительная девочка, впервые побывав за границей, не сохранила в памяти ни одного яркого эпизода. Ее описания звучат так, будто они взяты из книжек; тех, которые уже «начала читать Муся», или других. Характерно, что перечисление будто бы увиденного матерью Анастасия бессознательно помещает в один ряд с книжными реминисценциями (Сократ, короли и пр.), никак не отделяя одно от другого.
* * *
От Анастасии же мы узнаем, что у их деда Александра Даниловича Мейна была усадьба «Ясенки» под Сходней, где Мария Александровна училась ездить на лошади. Мусе, с ее амбициями, усадьбы, разумеется, мало, – Марии Мейн, дочери княгини, полагается целое поместье. И она превращает в своих письмах к Тесковой усадьбу в имение. Тысячи «кирилловен» повторяют сказку об «имении», и, конечно же, никто из них не дал себе труд проверить, соответствует ли она действительности.
Согласно документам, не соответствует. Во второй половине XIX века Сходня была дорогим дачным поселком. «Дачи строились различные: от больших, шикарных и оригинальных по архитектуре и более скромных. Принадлежность дач обозначалась по фамилиям их владельцев». (Уваров О.П. Дачи и сады старой Сходни – связь времён).
Имена владельцев сохранились в архивах и реестрах; все они – люди известные и состоятельные. А.Д.Мейна среди них не значится, как нет и усадьбы «Ясенки». Правда, некоторые из местных краеведов не исключают возможности кратковременной аренды Мейном дачи в Сходнях, но единственным основанием для подобного допущения являются слова сестер Цветаевых.
Выйдя замуж, Мария Александровна, будто бы так любившая верховую езду, никогда не изъявляла желания сесть на лошадь, хотя таких возможностей у нее было предостаточно и в Москве, и в Тарусе, и за границей.
Ни с кем из родственников Мария Александровна никогда не виделась, как будто у нее их не было. Цветаева уже за границей сумела отыскать какую-то родню по материнской линии, но почему этого не пыталась сделать сама Мария Александровна?
* * *
В какие игры она играла? Были ли у нее куклы? По каким из московских улиц она любила гулять? Как в их доме встречали праздники? Какие лакомства она предпочитала?
Проводя много времени с дочерьми, рассказывая им о книжных персонажах, Мария Александровна, однако, утаила все, что касается ее собственных предков, ее детских увлечений и пристрастий. Либо подобная скрытность является намеренной, либо это свидетельство серьезной деформации психики.
Со слов дочерей мы знаем, что от Марии Александровны осталось несколько тетрадей дневников, в которых часть страниц была вырвана ее мужем, дабы скрыть от девочек роман их матери с гувернером. Эти дневники сестры Цветаевы потеряли. Наперебой взахлеб восхищаясь матерью, они не потрудились сберечь на память о ней ни одной из ее вещей.
Об их истинном отношении к ней говорит то, что доставшиеся им в наследство от нее бриллиантовые сережки они со скандалом разделили и в тот же день снесли в скупку – каждая свою. На вырученные деньги Муся купила сломанную шарманку.
* * *
Одна тетрадь, однако, каким-то чудом уцелела, и фрагменты из нее были опубликованы А.Саакянц. Но ничего нового о ней они не сообщают, а своей напыщенной тривиальностью они напоминают ее же рассказы о путешествии за границу. Вот, например:
«Счастье…что такое счастье? Просто слово… Под счастьем люди подразумевают исполнение желаний – неужели это невозможно? А где это счастье? Кто им пользуется? Но все говорят о каком-то счастье, жаждут его, ждут, стремятся к нему… К чему? К чему-то, что нигде не существует, никогда не существовало и не могло существовать… Прожив жизнь, ты в конце оглянешься назад – и что? Где то счастье, за которое ты страдал и боролся всю жизнь? Итог жизни решает вопрос: конец – это могила. Стоило ли жить?…». И так далее.
Что ж, в одном Цветаева права: слог – действительно «великолепный». Шатобриан.
Другая запись:
«… Виновата во всем одна я, с моей глупой, неосмысленной жаждой все знать, все понять. Понять я все равно ничего не понимаю, мечусь как угорелая от отречения к наслаждению, от наслаждения к отрицанию, от отрицания – да уже оттуда некуда…Я хуже, несравненно хуже самой глупой деревенской бабы, нет – я даже глупее ее, потому что она умеет то, что всякий ребенок умеет: молиться Богу, а я уже и этого не умею…».
Подобные признания обнаруживают характер крайне неуравновешенный, склонный к истерии, которая и проявится в полной мере позже, в семейной жизни.
Валерия Цветаева, не любившая мачеху, уверяла, что неврастения Марии Александровны была наследственной, и что родная сестра Александра Даниловича (по-видимому, та самая тетка, которой Анастасия с тоской в сердце подала на булку), являлась сумасшедшей.
* * *
Значительная часть дневников Марии Александровны, как уверяют ее дочери, была посвящена ее роману с женатым человеком. Сестры стараются раскрасить эту историю в романтические тона. Анастасия сравнивает возлюбленного матери то с Лаврецким из «Дворянского гнезда», то с Андреем Болконским. Цветаева, ни в чем не знавшая меры, идет еще дальше:
«Двенадцати лет она встретила юношу… ему было двадцать лет. Они вместе катались верхом в лунные ночи. Шестнадцати лет она поняла, и он понял, что они любят друг друга. (Четыре года – для того, чтобы понять, что любят друг друга, – не многовато ли? – К.Ш.). Но он был женат. (Прямо с двадцати лет? – К.Ш.) Развод дедушка считал грехом… Мама слишком любила дедушку… Сережа Э. уехал куда-то далеко. (Лучше выглядело бы, если бы он героически погиб на войне, шепча: «Мария, Мария!..» – К.Ш.) Шесть лет мама жила тоской о нем…»
Потом она, надо думать, встретила Ивана Владимировича, и ей стало еще тоскливее.
Две тоски. И четыре неправды. Дедушку Мейна обе внучки называют суровым и даже деспотичным. Каким же образом юная девушка, живущая под строгим надзором отца, не покидавшая дома, каталась по ночам с женатым человеком? И куда смотрела его жена?
Но на этом странности не заканчиваются. Анастасия пишет, что возлюбленный Марии Александровны будто бы просил у своей жены развод, но она ему не дала. И обе сестры утверждают, что конец роману положил суровый отец, не одобрявший столь греховной связи.
Однако из опубликованных фрагментов дневника Марии Мейн следует, что ее отец об ее романе ничего не знал, что она сама рассказала ему о нем, причем, когда все уже было кончено, и он не