Более того, когда у мэтра Огдэна случился прострел в пояснице, Руби сама обратилась ко мне с предложением подменить его.
-- Я, госпожа Элли, может, этак-то вкусно и не испеку, но и совсем несъедобной лепёшка не будет. А торговля, сами знаете, дело такое… Потеряете остатних покупателей, как мы тогда все будем?
Нэнси соорудила какую-то зверскую мазь на основе топлёного жира, красного перца и ещё двух каких-то травок, полученных, по её словам, от собственной бабки, живущей в деревне. Этой мазью она лично дважды в день натирала спину и колени охающего мэтра Огдэна. Честно говоря, я не знаю, от чего он пошёл на поправку. То ли мазь действительно помогла, то ли его организм, испугавшись этой жгучей дряни, решил восстановиться сам. Во всяком случае, через восемь дней наш пекарь оправился настолько, что вернулся к работе.
Самым тяжелым для меня было то, что от этой мерзкой погоды с сильной простудой слегла тётушка Ханна. Если первые дни я ещё рассчитывала на обычное ОРЗ, то буквально к третьему вечеру стало понятно, что всё обстоит гораздо хуже. Аптеки работали, но, помня, что раньше использовали для лечения безумно вредные вещи типа морфия, ртути и свинца, покупать там что-либо, кроме термометра, я и раньше не рисковала.
Не слушая больше возражений тётушки Ханны, я вызвала на дом врача. Доктор Мондер, пожилой одышливый толстяк, несколько надменный и раздраженный непонятно чем, потребовал таз и попытался устроить Ханне кровопускание. Когда же я стала возражать, он серьёзно разозлился и категорически отказался объяснять мне, что за лекарства он выписал.
-- Ежели, милостивая госпожа, вы мне не доверяете, то извольте обратиться к другому врачу!
Выставив доктора из дома, я лично отправилась в аптеку. До сих пор, когда болели Джейд или Ирвин, мы обходились травяными сборами и смягчающими горло сахарными леденцами с ментолом. Я давала детям тёплое молоко с мёдом и маслом, следила за их состоянием. В целом, надо сказать, оба они были достаточно крепкими и простуду переносили сравнительно легко. Сейчас же я с ужасом смотрела на полыхающую от высокой температуры Ханну и терялась, не зная, что делать.
В аптеке я начала с того, что положила на прилавок серебряную монету. Пожилой равнодушный аптекарь слегка удивился, когда я потребовала полностью расписать мне, из чего состоят декокт и клизма, которые лекарь прописал тётушке. В состав клизмы, кроме всего прочего, входил стрихнин, в состав декокта – мышьяк. Дозы, конечно, невелики и не убьют за один раз, но...
Единственное, чем я не боялась пользоваться – это ртутный термометр. Они уже существовали здесь, хотя и стоили достаточно дорого. Для меня очень неудобным оказалось то, что в этих «сложных приборах» использована не привычная мне шкала Цельсия, а шкала с градусами какого-то Фаренгейта*. Чтобы понять реальную температуру, определить привычными мне значениями, пришлось составить сложную таблицу, которой я пользовалась, леча детские простуды. Нормальной считалась температура в 97 градусов. Отсюда я и исходила, проводя сложные вычисления с дробями и приравнивая значения к привычным мне показателям. По моей табличке получалось, что у Ханны сейчас примерно тридцать девять с половиной!
Единственное, что я могла придумать – бесконечные обтирания с уксусом, так как кислота понижает температуру. С разбавленным спиртом: он тоже даёт такой эффект. Плюсом шли бесконечные напитки, в которых я заваривала всё, что сочла достаточно безопасным: липовый цвет, кора ивы, мята. Кроме того, за совершенно дурные деньги я купила на чёрном рынке два лимона.
Некие предметы роскоши и деликатесы все ещё продолжали поступать в город тоненьким ручейком исключительно благодаря контрабандистам. Но и цены на эти товары были совершенно сумасшедшими. За два лимона у меня потребовали золотой. Гораздо дешевле обошёлся свежий и сухой шиповник, из которого я делала крепкий настой с мёдом.
Хотелось мне этого или нет, но днём я вынуждена была уходить на работу хотя бы на несколько часов, бросая на потом все не самые важные дела и каждую минуту ожидая, что прибежит кто-нибудь из служанок с ужасной новостью. В это время с Ханной оставалась или горничная, или нянька Джейд Лия. К обеду я бросала всё и возвращалась домой, чтобы сидеть с тетушкой Ханной. Ночевала тоже в её комнате, опасаясь, что страшное произойдёт ночью и я не досмотрю.
Ирвин и даже подросшая Джейд ощущали, что болезнь Ханны накрыла нашу семью каким-то жутковатым покрывалом страха, горечи и ожидания. Джейд в эти дни капризничала больше, чем обычно, и я была сильно благодарна Ирвину, что он почти не отходил от сестрёнки и её няньки. Мой мальчик за эти дни как будто стал взрослее.
Входить им в комнату Ханны я запретила, так как не была уверена, что у неё не грипп. Конечно, предосторожность была так себе, не слишком действенная. Но она и сама не хотела видеть детей, опасаясь заразить малышню.
Ночами было особенно тяжело. Иногда мне приходилось будить кого-нибудь из служанок, чтобы помогли мне приподнять Ханну с постели, снять влажное пропотевшее белье и обтереть её довольно грузное тело со спины. Сама она на ногах практически не держалась, испытывала слабость: начинала задыхаться, и у неё кружилась голова. Иногда ей становилось чуть лучше, но на следующий день состояние ухудшалась. Больше всего я опасалась воспаления лёгких.
_____________________
*Градус Фаренгейта (обозначение: ℉) — единица измерения температуры. Назван в честь немецкого учёного Габриеля Фаренгейта, предложившего в 1724 году шкалу для измерения температуры.
Глава 57
Ночь, когда у Ханны наступил кризис, показалась мне бесконечной...
С вечера она металась в жару, не приходя в сознание. А я без конца обтирала её, пытаясь снизить температуру, и изредка выходила за дверь, чтобы, запершись в ванной комнате, прорыдаться. Я уже почти не верила в хороший исход, но не хотела пугать никого своей истерикой. Затем, поплескав холодной водой в лицо, я возвращалась в комнату, пропахшую болезнью, потом и уксусом, и меняла компресс на лбу. Вновь обтирала Ханне грудь, ноги и руки остро пахнущей