— Присаживайтесь, Георгий Романович, — после положенных по этикету приветствий, широким жестом предложил губернатор.
— Благодарю, Иван Карлович, — положив папку на полированную крышку приставного стола красного дерева, Ермолов выдвинул кресло и присел на предложенное место. — Осмелюсь спросить, у вас возникли вопросы по работе моих подчинённых?
— Нареканий по работе у меня нет, здесь я спокоен, — тонко улыбнулся барон Корф, после чего небрежным жестом толкнул к графу стопку из нескольких сложенных газет. — Читали?
— Враньё от первого до последнего слова, — не прикоснувшись к бульварным листкам, брезгливо поморщился Ермолов.
— Да? — деланно удивился губернатор, включая на настенной панели новостной блок. — Гражданам вы всё также объясните? Трёх часов не прошло, а администрацию завалили письмами с возмущениями и требованиями покарать кого попало, только почему-то ваша фамилия фигурирует в девяноста процентах обращений! Газетчики долго копали под вас, и вы их удачно спровоцировали! О чём вы думали, когда прикрывали непотребные делишки сына? Вы отдавали себе отчёт, когда угрожали ректору?
Не показывая вида, граф ощутимо напрягся.
— Послушайте и постарайтесь объяснить это. Фоноскопическая экспертиза дала однозначный ответ, — распалившись, пристукнул по столу губернатор, сделав звук на экране громче.
«Сволочь! — Ермолов в душе на чём свет стоит клял ректора, записавшего их разговор несколько недель назад, когда он ездил в университет разбираться с проблемами сына. — Падла! Трусливая мразь!»
— В довершение ко всему журналисты докопались до следующего факта. Молодой человек, избивший вашего сына, совершил свой поступок находясь в состоянии аффекта после грязной выходки, допущенной представителем знаковой для губернии фамилии. Это непреложный факт, не требующий доказательств. Зато на первом же заседании суда выяснилось, что перечень травм, озвученных Романом Георгиевичем Ермоловым в судебном иске намного больше, чем можно получить во время боксёрского поединка. На представленном защитой видео у Романа Георгиевича пострадал нос. Откуда тогда у него многостраничный эпикриз, заверенный врачами, которые не смогли подтвердить диагнозы во время судебного заседания, когда приглашённые адвокатом медэксперты начали задавать им вопросы по медицинской части? Вам ещё об этом не доложили? Упущение с вашей стороны. Сторона защиты грозит встречными исками за лжесвидетельствование в том числе, и в свете последних обстоятельств, я бы на вашем месте, пока не поздно, пошёл на мировую. Ладно, замнём для ясности, я ради детей тоже готов пойти на многое, но шантаж ректора… На каком праве вы взяли на себя смелость распоряжаться государственным финансированием, Георгий Романович? И давно вы путаете личный карман с государственным и личные интересы с прочими? Перечень выявленных нарушений я могу перечислять долго, но это не в моей компетенции. Точку в данном вопросе поставит прокуратура, а до окончания прокурорской проверки я временно отстраняю вас от должности и молите бога, чтобы временное не перетекло в постоянное. Сдайте дела заместителю. До окончания проверки ваш пропуск в здание администрации аннулируется. И ещё, в завершение нашего разговора, я прошу вас во избежание ненужных никому эксцессов не покидать губернию ни по каким обстоятельствам.
По дороге домой, Георгий Романович метал громы и молнии, в уме лихорадочно просчитывая, кого подключить и за какие нити потянуть, чтобы начатая бароном возня не нанесла непоправимого ущерба. Всю дорогу граф представлял, как «нежно» обнимает ректора за шею, а тот хрипит, задыхаясь и судорожно дёргает всеми членами, тряся животом в попытке втянуть воздух, но стоило Ермолову перешагнуть порог родного дома, как на него снизошло ледяное спокойствие.
— Панкрат, Роман дома? — холодно спросил граф у спустившегося со второго этажа управляющего.
— Дома, Ваше Сиятельство, — многоопытный старик, прослуживший Ермоловым не одно десятилетие, тонко чувствовал перепады настроения хозяев имения и всегда обращался по старорежимному, когда над головами провинившихся начинали собираться грозовые тучи. — Отсыпается, Ваше Сиятельство. Роман Георгиевич вчера отмечал окончание сессии и начало каникул.
— Разбуди и пригласи ко мне. Немедля! — хлопнул дверью личного кабинета Ермолов.
— Приглашали, papa? — спешно умывшись холодной водой и прополоскав рот, сын, ощутимо попахивающий перегаром, через тридцать минут зайдя в кабинет отца, аккуратно притворил за собой дверь.
— Подойди ко мне, — приказал граф.
— Что-то случилось, papa? — настороженно, даже заискивающе спросил Роман, делая несколько робких шагов навстречу отцу. — ОЙ!
Звон мощной пощёчины, многократно перекрыв крик, вознёсся к высоким сводам и заполнил эхом немаленький объём кабинета.
Глава 3
По делам их…
Глава 3. По делам их…
— Ты, Агафья, не плюйся, — хихикнул плюгавый старичок, тряся куцей бородкой, словно рубленый лес, побитой частыми проплешинами, — не плюйся, ошпарь травки и в варе1 оставь настаиваться, могёшь прямо в печи час в чугунке подержать, потом вымай. Как остынет, процеди через тряпицу в кувшин и ентим взваром Никодима потчуй три дён2 по плошке на восходе и закате.
— Фу, отрава! — развязав тесёмки рогожного мешочка и сунув в него нос, презрительно сморщилась сбитая приземистая рыжеволосая баба, не замечая выбившихся из-под платка прядей волос3 цвета тусклого осеннего кленового листа. — Тьфу, прелым коровьим говном смердит! Этот мухотрав4 гроша5 не стоит, а ты пятиалтынный6 требуешь. У-у, крохобор, ты, Прошка, совесть бы поимел!
— Ни в разе не сумневаюсь, Агафья, шо ты дока в коровьих лепёхах, хто, как не ты? Куды уж мне, пню старому, я, ить, всё по травушкам-муравушкам. Дай сюды! — старик резко выбросил руку, пытаясь забрать мешочек с травяным сбором, но бабища ловко убрала его за спину.
— Куды лапы тянешь, — отступила на шаг Агафья, — мироед! Алтына с тебя хватит.
Сунув руку под нестиранный передник, баба вынула оттуда гнутую монетку, от старости покрывшуюся зеленью, и кинула её в сторону плюгавого травника.
— Кудыть⁈ — прихватив за плечо мелкого вихрастого пацанёнка в заношенной рубашонке, заправленной в холщовые штаны на полотняных помочах, бросившегося ловить монету, Прохор задвинул его себе за спину. — Охолони! Не по-людски, Агафья, поступаешь, аки псу кость бросаешь.