— Ладно, валяйте.
Диссидент вынул из кармана телогрейки несколько мятых бумажек, прочистил горло и скрипучим, как несмазанная дверь, голосом зачитал:
— «Человек и Система». Пьеса. Автор — Кац Лев Моисеевич. Действие первое. На сцену выходит Человек. Он одет в рубище, имеет изможденный вид. Говорит: «Я — человек. Ты — человек. Мы — люди». Вдруг на сцене появляется лохматое рогатое чудище с рогами и копытами. Это Система. Она говорит: «Я — Система и я убью тебя!». Вынимает из кармана черный пистоль. Стреляет. Человек падает. Ансамбль играет похоронный марш…
Луцык глубоко вздохнул. Что-то подобное ему когда-то доводилось лицезреть в одном из московских экспериментальных театров, куда он заглянул за компанию. Театр назывался, кажется, «Сияющий дредноут» или как-то в этом роде и находился в одном из подвалов жилого дома в Чертаново. Актеры играли в повседневной одежде, декорации не использовались. Спектакль назывался «Наш пострел везде поспел!» и вольно трактовал гоголевского «Ревизора». Городничего играла женщина. А Хлестакова почему-то воплощали аж два актера. У судьи Ляпкина-Тяпкина были завязаны глаза, что, по всей видимости, олицетворяло слепую Фемиду. Почтмейстер Шпекин говорил стихами. Попечитель богоугодных заведений Земляника жевал жвачку и то и дело надувал розовые пузыри. Бобчинский и Добчинский матерились как сапожники. У полицейских Свистунова, Пуговицына и Держиморды за спиной наличествовали ангельские крылышки. Анна Андреевна, жена городничего, расхаживала в откровенном пеньюаре. Актеры несли полную отсебятину. В общем, без пол-литра это не воспринималось. Но в тот день Луцык был почему-то трезв, так что ему пришлось лицезреть современное искусство абсолютно осознанно. Все увиденное вызвало в нем тошнотворный эффект. Поэтому горе-драматурга он прервал очень быстро:
— Стоп!
— Но там дальше самое интересное…
— Этого хватит. Нам не нравится.
— Но почему? — искренне удивился Кац.
— У вас похоронный марш играет.
— И что?
— Это плохая примета, — нашелся Луцык.
— Похоронный марш я убрать не могу. Он играет важную роль в пьесе.
— А мы не можем его исполнять. Следовательно, сделка отменяется.
Новоявленный драматург вдруг вынул из кармана гранату, похожую на банку с тушенкой, из которой торчал запал со спусковым рычагом.
— Я так и знал, что вы заодно с председателем и его юдофобской шайкой! — взревел он.
— Тихо, тихо, ты поосторожней с этой игрушкой, — нервно сглотнув слюну, произнес Луцык.
— С какой еще игрушкой? Ах, с этой? — Кац выдернул чеку и прижал спусковую скобу к гранате. — Ну что, теперь будете меня слушать?
— Будем, будем, только верни чеку на место.
— Вот эту? — Лев Моисеевич поднял вверх указательный палец, на котором болталась чека.
— Эту, эту! Пожалуйста, верни ее на место!
— Верну… может быть. Но сначала вы до конца выслушаете мою пьесу. До конца. И, кстати, мне нужны актеры. Девушка и толстяк подойдут. Он сыграет Систему, а она — Свободу, которая появится чуть позже.
— Это муляж, — вдруг раздался голос Левши, несколькими секундами раньше вошедшего в зал.
— Чего? — взревел Кац.
— Граната, говорю, муляж. Пару лет назад упал контейнер, там ящиков десять было с такими муляжами. Учебные гранаты. С виду похожи на РГ-42, но на деле — пустышка.
Левша подошел к нарушителю спокойствия:
— Дай гранату.
— Не дам!
— Давай сюда! — Левша впечатал ладонью в лицо Каца и вырвал у него из рук гранату.
— Ты бы поосторожней, а вдруг настоящая, — крикнул Луцык.
— Да стопудово учебная. Я таких десятки повидал. Такая же синенькая, как и остальные.
И он небрежным жестом выкинул гранату в окно.
А там как бабахнет!
Кац упал на пятую точку, а «Изгои», как по команде, попадали на землю, обхватив головы руками.
— Боевая попалась, — ухмыльнулся Левша
17. Live in Mayakovka
Граната угодила в деревянный сортир, разнеся его в щепки и разбрызгав содержимое по всей округе. Звук взрыва выгнал коммунаров на улицу, поднялся многоголосый шум.
На эмоциях Джей подбежала к Кацу и одним ударом отправила его в сильнейший нокаут. Перестаралась, конечно, но все-таки не каждый день рядом с тобой гранаты взрываются, вот и перенервничала. А диссидент оказался слишком хлипким и сразу отключился, брякнувшись наземь.
— Ты часом не прибила его? — проговорил Кабан.
Луцык пощупал у пострадавшего пульс:
— Живой. Зачем ты так радикально с ним?
— Чтобы какой-нибудь очередной фортель не выкинул, — буркнула Джей, потирая кулак.
— Логично.
— А знаешь, что еще логично? — спросила Джей.
Луцык насторожился.
— Пока не знаю. Просвети.
— Чтобы кулаками махали мужики, не женское это дело! — она перевела взгляд на Левшу. — А тебе тоже бы врезать надо, чтоб думал, прежде чем делать что-нибудь! Чуть нас на тот свет не отправил!
— Так ведь не отправил же! — отозвался виновник переполоха.
— Просто слепое везение, — фыркнула Джей.
— Да уж, повезло, так повезло.
В клуб ворвался председатель, одетый в подпоясанный ремнем полинялый байковый халат до колен. Лаптев тяжело дышал, лицо его было красным и потным.
— Вы тут что, с ума посходили⁈ — с порога заорал главный коммунар.
— Не мы. Он, — сказал Кабан, ткнув пальцем в сторону Левши.
— Нет, не я, а он, — возразил тот, указывая на нокаутированного.
— Это была вынужденная мера, — вздохнув, пояснила Джей.
— Рассказывай, что тут у вас произошло, — вздохнул председатель.
И Джей быстро изложила, как было дело.
— Вот ведь гадина! — выругался председатель в адрес Каца. — Все, на следующей сходке буду ставить вопрос о выдворении его из коммуны.
— И куда же он пойдет? — спросила Джей.
— А пусть куда хочет, туда и идет.
— В Дарьяну или в Алькатрас, получается…
— Да хоть на Марс! Меня мало это волнует.
— А откуда он гранату взял? — задал актуальный вопрос Луцык.
— Из оружейки спер. Неделю назад пропажу обнаружили. А может, и не он спер, а кто-то из охранников, и потом продал Кацу. Мы проведем расследование, установим виновных и их накажем. А сейчас надо его связать, пока еще не учудил чего-нибудь… Есть веревка или что-нибудь вроде того?
Ни веревки, ни чего-нибудь вроде того не нашлось. Тогда Лаптев распоясал халат, невольно продемонстрировав дырявую майку-алкоголичку и белые труселя.
— Ага! — возликовал Луцык. — Преступление века раскрыто! Вот где мои трусы!
— Чего? — устало посмотрел на него председатель.
— Того! На тебе мои трусы.
— Ты что, бредить начал со страху?
— Что я, свое белье не узнаю? Это те труселя, которые пропали у меня в первые дни после приезда в коммуну.
Председатель запахнул халат.
— Это мои.
— Нет, мои! — воскликнул Луцык.
— Да с чего ты взял? — спросил Лаптев.
— Резинка в них была слишком свободной, и я сделал в пояске дырочку, вытянул ее и завязал узелком. Вон этот самый узелок сверху торчит.
Председатель посмотрел на трусы.