Я не ответил.
Ветер нёс запах дыма — позади горел самый крупный зоопарк в стране.
Люди подняли тревогу…
— Пусть приходят… Проворчал я, впиваясь ногтями в шершавую кожу слона. — Мы научим их бояться настоящих хозяев планеты!
Фауна засмеялась. Её смех звучал как вой далекой стаи.
— Ты стал зверем. Главное помни, даже у волков есть своя отличительная черта.
Я посмотрел на руки. Когти, шрамы, кровь под ногтями…
Посреди ночи мои глаза мерцали — кроваво-красные.
Глаза, которые больше никогда не зажмурятся перед человеком.
Глава 28
Выздоровление — это привилегия или право?
Если ты десятилетиями копал себе могилу лопатой алкоголизма, то почему удивляешься, когда патологоанатом вскрывает твой живот — чтобы оценить, как разрослась печень.
Мир — не больница для моральных калек.
Люди путают понятия — “жить” и “дышать”. Дышать могут даже трупы, пока их не похоронят. Но жизнь? Она требует большего, чем тупо забирать кислород у тех — кто еще способен совершить в жизни что-то дельное.
Почему мы лечим раны тем — кто сам рвёт свои швы?
Иногда смерть — не самое плохое явление в жизни человека. Она не задает тупых вопросов — А что, если он исправится? Вдруг эти бестолковые сорок лет сплошного алкоголизма, были легкой прелюдией перед научными открытиями.
Не каждый просящий о помощи хочет стать лучше. Некоторые просто выигрывают время для старого спектакля, где они снова будут насиловать прохожих и играть жертву в суде.
Разве стоит аплодировать и тратить медикаменты на такой талант?
Природа не терпит слабости.
Снег ломает ветки, огонь сжигает сухие деревья. Только люди упрямо цепляются за тех — кто давно стал некондицией.
Сентиментальность — единственная неизлечимая болезнь.
Исцеление требует столько же мужества — сколько убийство. Большинство людей предпочитает медленное самоубийство, прикрытое улыбкой и иронией.
Разве стоит останавливать тех — кто выбрал свой яд?
Жизнь — не детская считалочка, где все “достойны”. Это аукцион, где ставки — твои поступки. И если твой депозит сгорел в никуда — не жалуйся, когда молоток судьбы опустится.
— Спасти утопающего? Сначала нужно спросить, а не держит ли утопающий гирю в руке. Некоторые тонут не по ошибке, а по расписанию.
— Накормить голодающего? Он проглотит твою щедрость и продвинется дальше — откусит пальцы, обглодает руку, разрежет на кусочки и сожрет не побрезгуя даже кишечником.
— Вытащить кого-то из ямы? Проверь — не держит ли он лопату.
Есть профессионалы падения — их мастерство в том, чтобы рыть глубже, крича о помощи.
* * *
Элизабет вспомнила на досуге как на встрече выпускников увидела её…
Елена Свиридова в школе ковыряла линейкой засохший клей на парте, пока я решала интегралы.
В тот вечер она сияла как рождественская витрина…
Платье из золотых нитей, серьги-кинжалы, туфли на каблуках — больше чем мой шпагат… От неё пахло деньгами — запах терпкий, как дорогой коньяк, и одновременно сладкий как мармелад.
— Элизочка, хирургичка наша! Обняла меня, нарочно оставив на блузке помадный след.
— Ты всё еще со скальпелями возишься? Спросила она не желая слушать ответ и продолжила — А я вот… её губы изогнулись как лезвия бритвы — с людьми время провожу. Ага, скорее через себя проводишь, штук по двадцать в день…
Я думала назвать её наглой шлюхой, но её смех прозвучал громче сирены скорой.
— Это не то, о чём ты подумала, глупышка! Просто богатые, знаешь ли, любят платить за… э-э-э… нестандартный опыт. Странно, но ведь именно об этом я и подумала…
Вскоре она умерла от перелома черепа…
Её финальный клиент захотел острых ощущений.
К чему я вообще её вспомнила?
Просто через меня нынче тоже проходят толпы людей…
Каждое утро автобусы-скотогонки выгружают у клиники живое сырье.
Старики с кожей как мокрая папиросная бумага, дети с глазами пуговицами, ветераны с крошащимися костями.
Они плетутся ко мне в кабинет, цепляясь за стены.
— Следующий! Голос Парацельса рвёт глотку…
Он в отличии от меня никак не нарадуется табунам больных людей.
Я касаюсь их — пальцем, ладонью, иногда просто взглядом. Тела ремонтируются как сломанные часы: раковые опухоли рассыпаются в пыль, разбитые позвоночники собираются в пазл, морщины разглаживаются — обнажая розовую плоть новой кожи.
— Чудо! Рыдают они, а я чувствую, как Парацельс упивается болью. Мои силы растут и вены горят, словно по ним пустили расплавленный металл.
Начальство всерьез взялось за моё увеличение сил и присылает ко мне людей со всего региона. Я посетила все областные больницы, поликлиники, хосписы…
Моя сила росла как цветок, прорывающийся через асфальт.
Теперь легкий насморк исчезал у людей, стоило мне пройти мимо. Воздух вокруг стал лекарством — больные вдыхали моё присутствие, и их иммунитет взлетал до небес.
Парацельс вбросил кое-что странное… — Скоро ты обретешь ангельский покров… Он говорил о прогрессе, но умалчивал, что он означает…
В последнее время мои с ним взаимоотношения портятся…
Он слишком активно гнёт свою линию…
В хосписе старик с изборожденным морщинами лицом, бился в моих руках как пойманная рыбка.
— Зачем!? Она ждет меня… Мы договаривались… Его сердце тосковало по ушедшей супруге, но упрямо стучало, поскольку было обновлено мной.
Он выжил и сказал мне на последок — Я не вправе наложить на себя руки, ведь самоубийцы живут в аду, а она ждет меня в раю… Ты хоть представляешь, какую боль мне причинила…
Мать, пережившая троих детей, смотрела на меня пустыми глазами, когда я вернула ей зрение.
— Я вижу их фотографии… но не вижу их самих… Зачем вы вернули мне этот ад? Её слезы горячее кислоты.
А что если каждое исцеление — узел на верёвке?
Люди улыбаются, но их души кричат — Довольно!
— Ты даруешь им второй шанс! Шипит Парацельс.
Его крылья из скальпелей впиваются в мои рёбра.
— Шанс на что? Спрашиваю я вслух. — На еще большее горе? На жизнь, которая давно исчерпала себя?
Парацельс молчит.
Ангелы, оказывается, не умеют отвечать на вопросы, от которых трескаются их идеалы.
А вопросы стали возникать…
Всех ли людей нужно спасать?
Ощущение, словно я стала соучастницей их игры.
Вот он — мужчина с раздутым от переедания сердцем. Его жир плещется под кожей и смазывает ржавые шестерни, а я вправляю ему клапаны, будто перебирая старенький мотор.
Он уходит, жуя гамбургер и я слышу, как артерии вновь забиваются холестериновой грязью.
— Спасибо, доктор! Кричит он, а Парацельс ликует у меня в груди,