Ермак подал команду, и струги выстроились в три колонны. Теперь никто из ногайцев не мог пробиться через плотный строй казачьих судов. Те, кто прорывался через первый ряд, попадал под сабли и топоры второго. А выживших и раненых добивали в третьем ряду. Матвей Мещеряк рычал где-то на другом конце плавучей станицы, держал строй, подбадривал казаков.
На левом берегу тоже шла рубка. Часть ногайцев всё же успела переправиться и вела бой с оборонявшими берег стрельцами. Стрелы по-прежнему посвистывали в сумерках. И Ермак приказал зарядить пушки и дать несколько залпов, чтобы загнать ногайцев в глубину поймы, к засекам, чтобы они наконец отхлынули от уреза реки и омёта и не доставали струги своими длинными стрелами. И правда, после нескольких залпов небольших медных пушек, закреплённых на вертлюгах на нескольких стругах правого ряда, степной берег затих. Конский топот стал удаляться к засекам. А на левом берегу зажгли факелы, и какое-то время тени суматошно мелькали среди деревьев, слышались крики, а потом затихло и там.
Вернулся ертаульный струг, и голос Ермилки Ивашкина донёс весть, которая сняла с души камень сомнения:
– Порубали всех, батько. Стрельцы и без нас управились. Берег чист.
– Много ль их переправилось?
– Немного. Сотни полторы.
– Кто берегом командует?
– Боярин какой-то. Молодой. Велел тебя к себе кликать.
Ермак и несколько казаков перешагнули через борт струга, и гребцы тут же развернули послушное узкогрудое судно и погнали его к левому берегу.
Здесь, на московском берегу, всё было завалено телами убитых, стонали раненые. Некоторые ползли к реке, но умирали, так и не успев испить желанной водицы, другие лежали, уткнув голову в мокрый песок, и жадно, как звери, лизали его. Пахло свежей кровью, и от этого тёплого духа у казаков мутились головы. Некоторые присматривали себе кривые сабли, подбирали по руке, снимали с ногаев налучи со стрелами. Кто-то присмотрел себе кольчугу и терпеливо возился с богато одетым степняком, освобождал его плечи от пансыря, который так и не сослужил той службы, на которую тот, должно быть, полагался, как полагаются на доброго коня да на саблю.
В берёзовой рощице в глубине берега был уже разбит шатёр, куда атамана и проводил стрелец, встретивший его у реки.
Князь Иван Петрович Шуйский руководил Сторожевым полком московской рати. Полк был небольшим, чуть больше двух тысяч детей боярских и казаков, включая и Ермаковых, присланных на подмогу Шуйскому, чтобы надёжнее заставить Сенькин брод и ближние переправы. Нельзя было позволить ногаям перелезть через Оку и перетащить по удобным отмелям свой большой наряд и обозы. Год назад, когда Девлет Гирей прорвался к Москве, Шуйский командовал полком Левой руки. Тогда войско был значительно большим, но крымский царь оказался искусней московских воевод, сбил южные заставы и всей силой прорвался к Москве. Русских, оставшихся в городе на посаде и затворившихся в храмах в надежде на заступничество Богородицы и её Небесного Сына, постигла в тот раз тяжкая судьба. Ворвавшиеся на посад крымчаки подожгли деревянные постройки. А из них-то и был построен город. И пламя загудело, взметнулось в небо и мигом охватило Москву. Огненный столб ревел над Москвой-рекой, колыхался и ходил туда-сюда, пока не пожрал все дома, терема и самые захудалые лачужки вместе с их хозяевами и обитателями. Тела погибших перекрыли реку. Погибла и та часть татарского войска, которая в поисках поживы успела вскочить в город. Никого не пощадил огонь, ни пешего, ни конного, ни нищего, ни богатого. Кто задохнулся в дыму, кто сгорел, кого задавили во время паники, у кого остановилось сердце при виде ужаса смерти. Погиб в пожаре и младший брат воеводы Шуйского. Царь Иван Грозный, вернувшись на пепелище своей столицы, учинил сыск, быстро нашёл виновных. Нашёл и конечно же в войске. Кто не сумел остановить крымчаков? Да воеводы, кто ж ещё… Были казнены командующий Передовым полком князь Михаил Темрюкович Черкасский, его второй воевода князь Тёмкин-Ростовский, второй воевода Сторожевого полка боярин Яковлев. Разбитые полки были сведены в один, Сторожевой, его и вручили князю Шуйскому. Год назад молодой князь был воеводой полка Левой руки. Но Грозный не нашёл за ним ни воровства[10], ни упущений по военной части, достойных смертной казни, и оставил при войске в воеводах, хотя и с понижением. Ему доверили Сторожевой полк, сведённый из остатков московской рати, потрёпанной Девлет Гиреем. Царь всячески приближал молодого воеводу. Об этом свидетельствует присутствие князя Ивана Петровича в том же 1571 году на свадьбе Ивана Грозного с Марфой Васильевной Собакиной. Незадолго до второй битвы с Девлет Гиреем Шуйский местничался с князем Никитой Романовичем Одоевским и дело выиграл.
И вот ему поручили караулить броды на Оке. На усиление из мощного полка Правой руки дали отряд казаков. Князь был рад и этому: как-никак, а войско его увеличилось. Да и прибыли казачки вовремя, хотя и в самый последний момент. Брод отбивали умело. Не ждала степь, что их атакуют на стругах на самой середине реки. И теперь можно было перевести дух. Собрать убитых. Перевязать раненых и вывезти их в монастырь, передать на руки монахам, поправить плетни и частоколы у воды.
Ермак вошёл в шатёр. Князь был не один, и атаман поклонился всем, бывшим здесь, но тут же вскинул быстрый взгляд и выделил среди знатных воинов одного, отметив, как похож молодой воевода на своего отца князя Петра Ивановича. Девять лет назад Ермак со своими казаками стоял под Полоцком в войске князя Шуйского, а ещё раньше с ним же ходил на Казань. Оба дела оказались трудными, казаки потеряли многих своих товарищей, оплакали многих своих есаулов, но и трофеи оказались богатыми. Ермакову службу, его твёрдость в бою и надёжность в походе заметил сам царь. А слово за него замолвил не кто иной, как воевода Пётр Иванович Шуйский, бывший в большом почёте у Грозного. Шуйские не состояли в опричнине,