Ермак с казаками удерживали свой фланг пока надёжно. Когда закончилось зелье и пули, действовали саблями и топорами. Фемка, Зубец и другие лучники уже не справлялись с очередным приступом ногайцев. Ермак выводил казаков из-за тына, они бросались в реку и рубились со степняками по пояс в воде. И уже многих удалых и отчаянно храбрых, выживших в кровавых схватках с ляхами, уволокли соловые от крови воды вниз по течению, и с каждой вылазкой всё меньше защитников берега оставалось за тынами, а некоторые из них истекали кровью от полученных ран, и их, уже потерявших способность держать в ослабевшей руке саблю или копьё, товарищи уводили в лес и сажали на коней, чтобы уберечь от неминуемой гибели. Но рычал на правом фланге Матвей Мещеряк, и Ермак знал, что они ещё держатся и силы их не иссякли.
После очередного приступа Теребердеевых всадников не выдержал, дрогнул русский берег; уже недоставало клинков, чтобы встретить ногайцев на выходе из реки, когда те ещё нетвёрдо стояли на ногах и воды сковывали их движения, уже немногое могли и князь Шуйский, и Ермак, есаулы и атаманы, а других, изрубленных, с наконечниками обломанных стрел в богатырских плечах, умчали в лес быстрые кони. Послужильцы наскоро перевязывали своих господ, чтобы те не истекли кровью, усаживали на коней, а то и перекидывали поперёк седла, хватались за стремена, и лес укрывал их бег, обещая спасение.
Ермак с товарищами держался из последних сил. Видя, что уже не отбиться и наступает последний час, казаки по приказу своего атамана начали отходить к лесу. Туда же бежали стрельцы, земские и послужильцы.
Сторожевой полк выполнил свою задачу. Он дрался до последней возможности. Задержал на Оке войско Девлет Гирея. Хан вынужден был остановиться. И эта остановка стала для него роковой.
Князь Воротынский терпеливо и подробно опрашивал старших разъездов, посланных за Оку, беглых крестьян и казаков с порубежных застав, то и дело прибывавших на берег, и вскоре имел достаточно полную картину нашествия. Все как один показывали: ни крымчаки, ни ногаи войны не распускали, полон не набирали, шли прямым путём к Москве. Даже брод выбрали самый ближний, неподалёку от Серпухова, не опасаясь удара основных сил московской рати. То же показал и башлык, пойманный казаками Ермака в Заочье у Тарусы. Князь Воротынский рисковать не стал, выслал против Девлет Гирея, прорвавшегося через Оку, полк Правой руки Никиты Одоевского и Фёдора Шереметева. Основные же силы держал в кулаке, понимая из всего того, что удалось узнать: главные дела впереди.
Полк Правой руки был куда больше и сильней Сторожевого, но неудача постигла и его.
Ермак с Мещеряком тем временем насилу собрал свои отряды и разбежавшихся по лесу казаков. Всего набралось чуть больше половины того, что он привёл к Сенькину броду под Молоди на стругах. Многие были ранены, и их пришлось отправить в Тарусу. Атаманы коротко посовещались и решили пробираться к Серпухову, к князю Воротынскому. Там стоял Большой полк. Не доезжая до города, они встретили разъезд Большого полка. И вскоре Ермак стоял перед князем Воротынским.
Воротынский подробно расспрашивал атамана о произошедшем на Сенькином броде. И когда услышал, что Сторожевой полк частично перебит, частично рассеян, а князь Шуйский ранен, тут же приказал воеводам Шереметеву и Одоевскому преградить ногаям путь на Москву, перехватить главные дороги и стоять на них до подхода главных сил. Но всадники Теребердей-мурзы, разгорячённые только что одержанной победой на Сенькином и других бродах, видя перед собой новую русскую рать, и тоже немногочисленную, навалились на её порядки и начали азартно врубаться в них, круша кривыми саблями московские щиты и брони. В первые часы схватки опричники воеводы Никиты Романовича Одоевского и поместные дворяне князя Шереметева держались твёрдо. Отбили одну волну ногайской конницы, другую. Теребердей-мурза придерживался давно избранной тактики, уверенный в том, что русские, когда их число невелико, когда они в пешем строю и их фланги не прикрыты конницей, рано или поздно дрогнут. Тем более в чистом поле. Степь – это стихия его, Теребердея-мурзы, и его быстрых, как удар голодной змеи, конников. А Теребердей-мурза был голоден. И голодны были его мурзы и воины. Всем нужна была добыча, и добыча была рядом, в богатых и многолюдных деревнях и городках, полных скота и женщин со светлыми, как овсяная солома, волосами, за которых на базарах у моря щедро платили серебром и золотом. Но крымский царь запретил обременять свои обозы пленниками и всем, что нельзя было пустить на корм коням и воинам и что не приносило пользы в бою, но сковывало движение войска. За ослушание грозила смертная казнь. Жизнь была дороже серебряных и золотых монет, которые здесь, в чужих полях и лесах, казались миражом, и этот смутный мираж то возникал вдали, то исчезал. Таким миражом казалась и Москва, русская столица. Туда их торопил Девлет Гирей. О Москве мечтали и они, ногайские мурзы и простые воины, которые, чтобы снарядить себя в поход, продали всё, кроме лошадей, заложили купцам жён и дочерей, и теперь предстояло обернуться так, чтобы и семью выкупить, и остаться с барышом. И Москва им казалась городом несметных богатств, где серебряные и золотые монеты были рассыпаны прямо под ногами, а нежные волосы женщин сияли, как посевы хлебов ранним утром, когда ещё не сбита ветром роса с колосьев. Теребердей-мурза и другие мурзы ещё сильнее распаляли в них эту мечту, говорили, что в большом русском городе они возьмут всё, что им надо, и что обозы пополнят ещё и тем, что попадётся под руку на обратном пути в Степь. Войско Теребердея, как и войско Девлет Гирея, имело самый разношёрстный состав. Были здесь и мангыты, и кунграты, и кыпчаки, и башкиры. И всех объединяли вера в Аллаха и страстное желание взять побольше куш в этом походе. Нажива – вот что двигало воинами Степи, когда они собирались под стяги своих ханов и мурз.
Историк Д. И. Иловайский, исследуя состояние ногайских орд кануна битвы при Молодях, писал: «Ногайские