Прошло ещё немного времени, и Наиль с грустью открылась Фарре:
– Я рисковала ради моего господина жизнью, а он даже не спросил, как я раздобыла для него дворец. Он больше ничему не удивляется, он пренебрегает мной. А ведь когда-то он был так добр!
Опечалилась Фарра:
– То-то, – говорит, – ты, голубка, истомилась вся, похудела. Может, мне пойти к Дараю и сказать, что ты захворала?
– Да, – отвечает Наиль, – скажи. Посмотрим, придёт ли он навестить несчастную свою газель.
Фарра тут же отправилась в покои Дарая. Тот лежал на широком ложе, утопая в мягких подушках, расшитых шёлком.
– Что тебе нужно? – недовольно спросил он.
Фарра, отвесив низкий поклон, ответила:
– Повелитель, наша голубушка газель захворала. Сделай милость, навести её. Знай, она грустит день и ночь, так грустит, что не ест и не пьёт.
Поморщился Дарай.
– Коли так, ячменных зёрен ей дай. Она, похоже, объелась халвой и щербе'том.
Услышала такие слова добрая Фатьма, стала стыдить мужа, а он в ответ:
– Знай своё место, жена! И молчи, когда тебя не спрашивают!
Делать нечего, пошла Фарра к газели, передала в точности те слова, что от Дарая услышала.
– Напрасно ты, милая, так для него старалась. Этот человек платит тебе чёрной неблагодарностью.
Ничего не ответила кухарке газель, только горько заплакала. На следующий день снова позвала её.
– Милая матушка, сходи к Дараю, скажи ему: «Нашей газели сделалось хуже. В память всего, что было, приди, успокой ей сердце!»
И снова Фарра отправилась к Дараю. А он в это время пировал за столом, требуя от поваров всё новых и новых изысканных кушаний. Услыхал он, что велела передать ему Наиль, разгневался и топнул ногой:
– Подумаешь, захворала газель! Пусть полежит, поголодает, – вот её сердце и успокоится! Больше с подобными глупостями ко мне не приходи!
Узнав о том, что сказал Дарай, отвернулась к стене Наиль. До самого вечера молчала, а потом, вздохнув, попросила кухарку сказать Дараю слово в слово так: «Умирает твоя газель. Неужели не жалко тебе той, на которую ты потратил свою единственную серебряную монету?»
Увидал Дарай кухарку, закричал:
– Уйди, ведьма! А не то велю палками тебя поколотить!
– Я уйду, – ответила Фарра, – но сначала передам тебе слово в слово: «Умирает твоя газель. Неужели не жалко тебе той, на которую ты потратил свою единственную серебряную монету?»
Услыхав это, запустил Дарай в кухарку остроносой своей туфлей и закричал так, что услышали все в городе:
– Пусть издохнет твоя газель и ты вместе с нею!
Схватилась за голову кухарка и побрела назад к несчастной газели. Встала перед ней, а у самой из глаз от жалости слёзы ручьём катятся.
Ни о чём не спросила газель. Тяжело вздохнула, уронила голову на подушку и умерла.
Узнали о том горожане, собрались на площади и стали требовать, чтобы Дарай объяснил им, что случилось с газелью, отвоевавшей их город у семиголового змея.
Испугался Дарай, заперся один в своих покоях. Дрожал, дрожал, а потом уснул, измучившись. В соседних покоях, наплакавшись вдоволь, уснула и его молодая жена – красавица Фатьма.
И приснился Фатьме хороший сон. Будто она снова во дворце своего отца – могущественного владыки Аравии. И будто вокруг любимые подружки. И будто она с ними в разноцветный шёлковый мячик играет. Засмеялась Фатьма и от своего же смеха проснулась. Видит – она действительно во дворце отца. И никакого мужа у неё нет, будто и не было его никогда.
И Дараю в ту же ночь приснился сон, тяжёлый, нехороший. Будто лежит он на грязном ворохе соломы. И будто в дверь его убогой хижины мальчишки стучат, дразнятся: «Вставай, Дарай-горемыка! Мусорная яма тебе поклон шлёт!»
Так горько заплакал во сне Дарай, что от своего же плача и проснулся. Сквозь дыру в крыше поглядел на синее небо, встал, натянул на ноги поношенные остроносые шлёпанцы и пошёл к вонючей мусорной яме, надеясь разжиться почерневшим бананом или засохшей ячменной лепёшкой.