– У меня еще дела в городе. Вечером вернусь, и мы поговорим, когда ты чуточку придёшь в себя. Поговорим, когда ты остынешь.
– Я еще раз тебе повторяю, не смей встречаться с Настей! – кричал ему вдогонку я.
После этого разговора я сразу же поехал домой и стал звонить Анастасии, но она не подошла к телефону. Тогда я решил переодеться и сразу же поехать к ней, чтобы обо всём поговорить – о разводе, и о том, что не надо соглашаться на встречу с моим дядей. Я гневно подбирал слова к окончательному разговору с Николаем Александровичем. Я мысленно строил диалоги о том, как я еще раз попрошу его, не вмешиваться в мою личную жизнь.
Когда я был готов, чтобы поехать к Насте, прислуга сообщила мне, что мой младший сын сломал ногу на теннисном корте. И вместо поездки к Насте, я вынужден был поехать с сыном к хирургу. Туда же, в госпиталь, приехала потом и Александра. И хоть отношения с ней были слишком натянуты, но общие хлопоты соединили нас на оставшуюся часть вечера.
В этот день я всё еще ждал приезда дяди. Но он так и не появился. Не приехал он и на следующий день. Да и вообще я больше его никогда уже не видел. Последний раз я видел его в том самом ресторане «Петроград» – стройного, подтянутого, красивого и не по годам молодого. И я помню, как он помахал мне рукою, перед тем, как сесть в такси.
Да, господа, вы не ослышались. Я более ни разу не увидел своего незабвенного дядю – Николая Александровича Гурьева.
Через день я оказался возле квартиры Анастасии. Я стал звонить в двери, но мне никто не открывал. Я видел, что весь огромный этаж, где располагались ее апартаменты, был полностью тёмным – ни в одной из комнат не горел свет. Я долго стучал и звонил в двери, не понимая, отчего мне никто не открывает. Если Насти нет дома, рассуждал я, то должна же там быть хотя бы Мадлен Николаевна, горничные, или тот самый отвратительный Патрик. Ну, хоть кто-то же должен был открыть мне двери. С мрачными мыслями и тягостным предчувствием я уехал в свою контору. Оттуда я стал вновь звонить Насте, но всё было безрезультатно. К телефону никто не подходил. Потом я стал разыскивать дядю, но тот тоже будто канул в воду.
Его квартира находилась на Сен-Жермен-де-Пре (Quartier Saint-Germain-des-Pres) в одном из роскошах и респектабельных домов. Он жил в ней лишь тогда, когда приезжал в Париж. Я тут же поехал к нему на эту самую квартиру. И вновь меня постигла неудача. Швейцар сказал, что граф упаковал чемоданы и отбыл рано утром. Я не понимал, что произошло. Это было так не похоже на дядю. Отчего он так быстро уехал? И куда? Зачем? Мы же толком не пообщались. И он даже не увиделся с Александрой и племянниками. Неужели же он так обиделся на меня из-за того разговора в «Петрограде»? А как же мои чеки, счета и финансы? Ведь он желал обо всем этом поговорить. Куда он вообще мог подеваться?
Я, словно помешанный, мотался от конторы до квартиры Насти, в тщетных попытках хоть что-то разузнать. Невроза мне добавляли адвокаты, которые, словно зубастые псы, вцепились в наш с Александрой бракоразводный процесс. Находиться дома тоже не было сил. Всюду висело тягостное напряжение, а Александра и дети почти не разговаривали со мной.
Наверное, любой нормальный человек попытался бы повиниться перед женой и вымолить у неё прощение. Человек, дружащий со своим рассудком, всё же попытался бы сохранить семью. Нормальный и здоровый, но не я. Даже в это мятежное время я всё время думал о Насте. Я сходил без неё с ума. Я почти не заметил, как оскорбленная Александра с сыновьями переехала пожить к своей подруге Марии Р-ской, оставив меня дома в полном одиночестве.
Оставшись дома, наедине с безмолвными стенами, я ощутил безумную панику. Я вновь, как и ранее, слышал чьи-то шаги и тихий смех. Но ныне я не готов был признаться самому себе, что эти призрачные звуки принадлежали Анастасии. За эти три месяца я отвык её бояться. Страх давно ушёл из нашего общения. Я просто безумно её любил. Даже среди ночи я всё крутил и крутил диск черного телефона, в надежде, что она возьмет трубку. Но телефон предательски молчал. Нет, он молчал не просто предательски. В этом молчании было нечто большее. Некая иезуитская и почти зловещая безысходность. Уже тогда я словно бы стал что-то подозревать. Будто некая догадка стала приходить ко мне в сердце. Сначала это был лишь некий мираж, с едва уловимым контуром прозрения, а потом эта догадка стала более ощутимой. Но я продолжал гнать её от себя, словно назойливую муху. Я не хотел даже в мыслях допустить того, что Настя вновь бросила меня.
А ночью, впервые за двадцать с лишним лет мне приснился Митя. Он стоял возле окна в моём уже французском доме, в том самом английском смокинге, и хохотал мне в лицо:
– Ну что, Джордж, она снова бросила тебя? – с издевкой спрашивал он.
– Нет же! Нет. Ты всё лжешь! – отвечал я, трясясь от негодования и страха.
– Бросила, бросила…
Проснулся я ранним утром весь в поту. Принял душ и, не завтракая, сразу же вновь поехал на Rue Delambre. В этот раз дверь мне открыли. А на пороге стояла та самая сухопарая горничная, которая вновь, как и много лет назад, в доме на Остоженке, на чистом немецком отчеканила мне сухо о том, что Анастасия Владимировна Лансере отбыла из Парижа в неизвестном направлении.
У меня было явное дежавю. Да такое, что я долго смеялся, сидя на ступенях её подъезда. То, что сообщила мне эта женщина, вновь убивало меня наповал. Да, что там говорить, я уже был убит. И лишь пытался по инерции трепыхаться, всё еще не веря собственным ушам, глазам и обстоятельствам.
Я поплелся к «Ротонде» и какое-то время сидел за тем самым столиком, где мы часто любили с ней ужинать или обедать. А после, едва передвигая ногами, я снова брёл по Распаю куда глаза глядят. Я проходил несколько кварталов, а потом садился на какие-то скамьи или ступени магазинов и начинал то безудержно хохотать, то плакать…
А когда я вернулся домой, то в почтовом ящике меня ждало письмо от моего дяди Николя. Как я понял позднее, он написал