— И вы согласились? — уточнил герцог задумчиво.
— Я знаю, что святые отцы на меня нынче очень злы, что мне еще непременно скажется, — немного подумав, отвечал кавалер. — Им бы очень хотелось судить зверя перед своей паствой. Но барон пришел мне на помощь по первому моему зову и дрался со мной плечом к плечу там, у оврагов. Я не смог ему отказать, хотя знал, что долг мой — передать его Святой комиссии. Я выполнил его просьбу — я убил его сам.
— Это был благородный поступок, — сказал барон фон Виттернауф, и кажется, его высочество едва заметно кивнул головой, соглашаясь с замечанием барона.
«Хороший знак».
— Тем не менее вы дерзки и своевольны, — вдруг оживился герцог, — вы ослушанием своим давали поводы всяким иным вассалам не слушать меня.
И тут кавалер понял, что пришло время для второго его козыря.
— Ваше высочество, не могли бы вы поглядеть бумаги, что я привез? Сии бумаги не должно видеть более никому, кроме вас, и я дам вам пояснения, которые, надеюсь, удовлетворят вас.
Все стали переглядываться, смотреть на герцога, господа были возмущены, а тот казался заинтригованным и сказал:
— У меня нет секретов от собравшихся, это мои доверенные лица.
— Не сомневаюсь, — произнес кавалер, — но эти господа — не мои доверенные лица, и у меня есть от них секреты, поэтому эти бумаги я могу показать только вам, ваше высочество. — Волков достал два небольших письма и держал их в руках. — Вам я давал вассальную клятву, поэтому только вам могу их показать.
Вот теперь герцог уже не мог удержаться, любопытство одолевало его, а Волков не подходил к столу, так и держа бумаги в руке.
— Мне встать и подойти к вам? — наконец спросил курфюрст.
— Если это не затруднит вас, ваше высочество, — отвечал кавалер, и не думая приносить ему бумаги.
Его высочество подошел к Волкову, и тот немедленно передал курфюрсту письма.
— От кого эти письма? — спросил герцог, разворачивая первое письмо.
— Я думаю, вы догадаетесь по прочтении, — отвечал ему кавалер.
И герцог стал читать письма, которые писал Волкову архиепископ Ланна. Да, это были письма от него. Прочитав первое письмо, герцог взглянул на кавалера, он уже все понимал, и спросил:
— Это его рука?
— Да, его канцелярия пишет иначе, — отвечал Волков.
Герцог стал читать второе письмо. И во втором письме было то же самое, что и в первом: в обоих письмах архиепископ просил кавалера не униматься, а продолжать распрю с горцами, чтобы война перекинулась на земли Ребенрее.
Дочитав письмо, курфюрст вновь поднял глаза на кавалера. Волков боялся, что герцог не поверит в подлинность писем, ведь там не было подписи, но герцог, зная нрав архиепископа, сразу поверил, он лишь спросил:
— Могу ли я забрать эти письма?
— К сожалению, нет, я обещал их сжечь. С вашего позволения, монсеньор, я сожгу их, — отвечал кавалер.
Герцог кивнул, отдал ему письма и спросил:
— Значит, вы дали вассальную клятву мне, но продолжали служить курфюрсту Ланна?
— Да, — честно признался Волков. — Но больше я архиепископу ничего не должен, теперь у меня лишь один сюзерен, один сеньор — это вы, ваше высочество, и я приложу все силы, чтобы доказать вам свою преданность.
Тут из-за спины герцога вынырнула графиня, подошла она так тихо, что мужчины за разговорами ее не замечали до самого последнего момента.
— Душа моя, — спросил герцог, увидав ее, — что вам угодно? У нас тут разговоры мужские, вам то будет скучно.
— Решается судьба брата моего, мой господин. — Графиня взяла герцога под руку. — Разве это дело меня не касаемо?
— По-моему, даже в моих конюшнях уже не осталось дел, что вас не касаемы, — отвечал курфюрст, не отводя глаз от прекрасной графини.
Он не мог ее прогнать, он продолжал на нее смотреть.
И Волков смотрел на Брунхильду, комкая перчатку, он вспомнил, как эта прекрасная женщина еще недавно лежала перед ним на краю кровати с подобранными подолами и раскинутыми ногами, во всей своей бесстыдной красоте.
«Господи, она опять намазалась зельем Агнес. Не иначе. Аж голова кругом от нее, бедняга герцог!»
А графиня, обворожительно улыбаясь, заглядывая в глаза и не выпуская его руки, говорила курфюрсту:
— Господин сердца моего, вы уже простите братца, он не злой человек, но суровый, он может быть верен вам, и где вы еще такого генерала сыщете, вон как он всех бьет, никто с ним сладу не имеет.
— Любовь моя, — герцог млел, все не отрывая от нее взгляда, — я бы и рад, не посмел бы вам, моя душа, отказать, но как же я прощу ослушника без назидания другим. Иные, то увидав, скажут: «И я тоже буду озорничать, и курфюрст мне не указ, он меня простит, не покарает». Вот почему не могу я спустить обиды братцу вашему.
Тут кавалер понял, что пришло время для последнего его козыря, и заговорил:
— Ваше высочество, в пределах, что вы мне жаловали, строю я дороги, амбары и причалы на реке, скоро то место будет торговое, прибыльное, купцы из Малена просят меня о разрешении там торговать, уже купцы и из Вильбурга едут, горцы ко мне везут лес, уголь, деготь и поташ. Будет Эшбахт землей обильной, и для вашего высочества я кое-что там строю уже.
Тут герцог оторвался от прекрасной Брунхильды и посмотрел на кавалера.
— Для меня? И что же вы для меня там строите? Уж не амбар ли какой? Уж не лавку какую? — Он даже улыбнулся.
— Не лавку и не амбар, — без всякой улыбки отвечал кавалер. — Велел я своему архитектору построить до зимы для вашего человека таможенный пост. Пусть будет в земле моей ваша таможня. Если дело торговое в Эшбахте пойдет, то и вам, ваше высочество, серебра прибавится.
Вот тут герцог улыбаться перестал. Карл Оттон Четвёртый, герцог и курфюрст Ребенрее, никогда не улыбался, когда дело касалось денег. К серебру он относился весьма серьезно. Это предложение, эта мысль кавалера ему понравилась и уже поколебала его желание наказать ослушника, Волков сразу это понял, и Брунхильда тоже это поняла.
— Таможня? — переспросил курфюрст.
— Да, ваше высочество. С вашим гербом и правом досмотра всех прибывающих в Ребенрее товаров.
— И для этого нужно всего лишь простить моего брата, — вступила в разговор красавица. — Уж простите его, друг мой сердечный, он вам еще пригодится.
Да, вот уже дурное настроение герцога растаяло, он был готов простить.
— Но как же… Не могу я вот так взять и простить. — Курфюрст все еще сомневался. Вернее, он уже