Напротив, рабочий, как тип, выходит из зоны антитетики либерализма, — его характеризует не то, что он не имеет веры, а то, что вера у него другая. За ним остается право вновь открыть тот великий факт, что жизнь и культ тождественны — факт, который, за исключением жителей каких-нибудь узких окраинных областей и горных долин, упускают из виду люди нашего пространства.
В этом смысле можно, конечно, осмелиться сказать, что уже сегодня среди зрительских рядов кинозала или на автогонках можно наблюдать более глубокое благочестие, нежели то, какое еще встречается под кафедрами и перед алтарями. Если это происходит уже на низшем, наиболее смутном уровне, где человек лишь пассивно подчинен новому гештальту, то, пожалуй, можно догадаться и о приближении новых игр, новых жертв, новых восстаний. Роль техники в этом процессе можно сравнить, скажем, с римской имперской выучкой, которой в отличие от германских герцогов обладали первые христианские миссионеры. Новый принцип обнаруживается в новых фактах, в создании особых действенных форм, — и эти формы глубоки, поскольку экзистенциально связаны с этим принципом. В сущности, различия между глубиной и поверхностью не существует.
Далее следует упомянуть и о крушении в ходе войны подлинной народной церкви XIX века, а именно, преклонения перед прогрессом, — упомянуть прежде всего потому, что в зеркале этого краха особую отчетливость приобретает двойственный лик техники.
Ведь техника выступает в бюргерском пространстве как орган прогресса, движущегося в направлении разумно-добродетельного совершенства. Поэтому она тесно связана с ценностями познания, морали, гуманности, экономики и комфорта. Воинственная сторона ее лика, подобного лику Януса, плохо сообразуется с этой схемой. Однако нельзя спорить с тем, что к локомотиву можно прицепить не вагон-ресторан, а платформу с ротой солдат, и что мотор может приводить в движение не шикарный автомобиль, а танк, — что, стало быть, развитие транспортных средств быстрее приводит в соприкосновение друг с другом не только доброжелательных, но и злонамеренных европейцев. Подобно этому, искусственное производство азотсодержащих препаратов оказывает влияние как на сельское хозяйство, так и на технику изготовления взрывчатых веществ. Все эти вещи можно оставлять без внимания лишь до тех пор, пока с ними не соприкоснешься.
Поскольку же применение в ходе борьбы прогрессивных, «цивилизаторских» средств нельзя отрицать, постольку бюргерская мысль стремится оправдать их применение. Происходит это за счет того, что прогрессистская идеология применяется к процессу войны; использование вооруженной силы оказывается тогда прискорбным исключением, средством обуздания противящихся прогрессу варваров. Эти средства применяются только ради гуманности, ради человечности, да и то лишь когда их приходится защищать. Цель их применения — не победа, а освобождение народов, принятие их в сообщество, обладающее более высокой нравственностью. Таково то моральное прикрытие, под которым совершается ограбление колониальных народов и которое распространяется на все так называемые мирные соглашения. Всюду, где в Германии проступало бюргерское чувство, люди с наслаждением смаковали эти фразы и участвовали в организациях, рассчитывавших увековечить это состояние.
Тем не менее положение вещей таково, что мировое бюргерство во всех странах, не исключая и Германии, одержало лишь мнимую победу. Его позиции ослабли ровно в той степени, в какой оно после войны распространилось по всей планете. Выяснилось, что бюргер не способен применять технику как властное средство, приспособленное для нужд его существования.
Возникшая таким образом ситуация — это не новый порядок мира, а по-иному распределенная эксплуатация. Все мероприятия, претендующие на установление нового порядка, отличаются своей бессмысленностью, будь то пресловутая Лига наций, процесс разоружения, право народов на самоопределение, создание пограничных и карликовых государств или коридоров. На них лежит слишком отчетливый отпечаток замешательства, чтобы это могло остаться незамеченным даже цветными народами. Господство этих посредников, дипломатов, адвокатов и дельцов есть мнимое господство, день ото дня теряющее свою опору. Его установление можно объяснить только тем, что война завершилась перемирием, лишь слегка прикрытым высокопарными либеральными фразами, перемирием, под покровом которого продолжает разгораться мобилизация. На политической карте множатся красные пятна; идет подготовка к взрывам, от которых взлетят на воздух все эти призраки. Они появились лишь из-за того, что во главе сопротивления, которое Германия развернула из глубинных сил своего народа, не стал слой вождей, владевших стихийным языком приказа.
Поэтому одним из важнейших результатов войны стало бесследное исчезновение этого слоя вождей, не сумевшего подняться даже до уровня ценностей прогресса. Его немощные попытки утвердиться вновь неизменно сопряжены со всем, что есть в мире затасканного и запылившегося — с романтикой, либерализмом, церковью, бюргерством. Все отчетливее проступает граница, разделяющая два фронта — фронт реставрации и фронт, решившийся продолжать войну всеми — и не только военными — средствами.
Но кроме этого мы должны знать, где находятся наши истинные союзники. Они находятся не там, где хотят сохранить положение вещей, а там, где хотят атаки; и мы приближаемся к тому состоянию, когда всякий конфликт, развязанный в любом уголке мира, будет укреплять нашу позицию. До войны, во время войны и по ее окончании бессилие старых образований становилось все более отчетливым. Но для нас лучшее вооружение состоит в том, чтобы каждый единичный человек и все люди вместе решились жить жизнью рабочего.
Только тогда будут обнаружены подлинные источники силы, которые скрыты в доступных нашему времени средствах и истинный смысл которых раскрывается не в прогрессе, а в господстве.
47
Война выступает в качестве первостепенного примера потому, что она раскрывает присущий технике властный характер, исключая при этом все элементы экономики и прогресса.
Здесь нельзя дать ввести себя в заблуждение диспропорции между огромными затратами средств и достигнутыми результатами. Уже по тому, как формулировались различные цели войны, можно было понять. что нигде в мире не было такой воли, которая соответствовала бы жесткости этих средств. Нужно, однако, знать, что незримый результат бывает более значим, чем зримый.
Этот незримый результат состоит в мобилизации мира гештальтом рабочего. Его первый признак проявляется в том, что