Это ли заявление Теннова возымело действие или какие-то другие обстоятельства, но меньше чем через неделю решением ОСО при НКВД дело Головачева-Теннова было передано на рассмотрение в Специальную коллегию Мосгорсуда — инстанцию более демократичную. Узнав об этом, Теннов немедля обращается к суду с просьбой о вызове на заседание в качестве свидетелей своих сослуживцев — Зельдовича, Переса, Трубниковой, Левиной и др. Да и Виталий даром времени не теряет. Сам он жалоб писать не хотел, но, когда узнал, что судить его будут хоть и закрытым, но всё же судом, оживился и запросил в Спецколлегии дело для подготовки к своей защите [2:75].
«Я понимал, что материалы, которые я излагал в обзорах, — фашистские, — сообщает он суду. — Я полагал, что этот материал будет не для радиовещания, а для исследования.
Я не стремился ничего в обзор вкладывать контрреволюционного, все брал с журналов. Я полагал, что Теннов отберет, что ему нужно для методической работы из этого обзора. Из моего материала видно, что он носит предварительный характер, с подлинным переводом. Я знал, что материал составлен с фашистской печати. Я полагал, что он дальше Теннова не пойдет. В библиотеке у меня тоже не спросили ничего и выдали журналы. Я взял по своей инициативе ту литературу, которую мне предложили в библиотеке» [2:92].
К чести большинства свидетелей следует сказать, что они не бросились с перепугу поддерживать версию обвинения и сделали для освобождения обвиняемых максимум. Зельдович и Перес на этот раз не растерялись и более правильно расставили акценты в своих показаниях.
Зельдович:
«Теннов по своему служебному положению должен был заниматься реферированием иностранного радиовещания, может быть, и фашистского. Это непосредственно суду скажет свидетель Перес.
Получив обзор, Теннов обязан был его проверить. Для размножения обзоров требовалась виза зам. директора Переса, но в данном случае обзоры не размножались.
Теннов при заказе должен был давать указания, в каком разрезе и какой стране нужен обзор. Нас поразило, почему так легко можно было получить эти материалы, там мог каждый подойти и ознакомиться с материалом. Материал германского радиовещания был полезен с точки зрения технической. В итальянском обзоре приведена передача „Поход на Рим“, которая явно к/революц. характера, и она могла принести кое-какой вред потом.
Теннов вручил эти обзоры Солдатову и просил ознакомить с ними редакторов радиовещания. Наивность этого акта для меня понятна, это получилось потому, что Теннов не ознакомился с этими обзорами» [2:96–97].
Перес:
«Ознакомился я с этими документами только на следствии. Все документы я должен визировать и редактировать, но этот документ через меня не проходил. Оказалось, что эти обзоры были сделаны не для размножения, а для ознакомления редакторов радиокомитета.
<…>
Теннова я знаю как советского человека, которого я бы не задумался принять в сочувствующие ВКП(б). Он просто поленился проверить обзор. Он должен был проверить и указать на недочеты автору обзора. Он проявил определенную небрежность, халатность.
Головачева я знаю мало. Если здесь было стремление навредить, то этот акт был бы большой глупостью.
Обзором должны были пользоваться работники радиокомитета, т. е. те работники, которые беспрепятственно могли пользоваться подлинной фашистской литературой, из которой Головачев включал выдержки в обзор. Таким образом, пропагандировать в радиокомитете ему было некого» [2:97–98].
Левина:
«Мы делали анализ только с точки зрения применения иностранного опыта в наших условиях. Политический анализ мы не должны были делать» [2:101].
Даже Солдатов, видя, что остался в меньшинстве, на суде выражался гораздо более сдержанно:
«В обзорах Головачева недопустима целая фашистская передача о походе на Рим. Можно было найти другого сорта передачу, чтобы перенять технику.
В сопроводительной к обзорам говорилось, чтобы я с этими обзорами ознакомился и ознакомил редакторов детского радиовещания Всесоюзного радиокомитета. Получив обзоры от Теннова, я их прочел и считал, что выпускать их нельзя» [1:100].
Несмотря на единодушие свидетелей защиты и очевидную слабость позиции обвинения, подсудимые едва ли верили в возможность полной победы. Но по окончании второго дня судебного следствия, вернувшись из совещательной комнаты, председательствующий огласил единственно верное решение:
«Головачева, Виталия Дмитриевича и Теннова, Владимира Павловича по суду считать оправданными за отсутствием состава преступления и из-под стражи их обоих немедленно освободить» [2:103–104].
11 мая 1936 года Виталий покидает зал суда, а уже 17-го приходит на завод «Комсомолец» и пишет на имя Горелова следующее заявление:
«16/XII — 1935 г., находясь у Вас на работе в качестве референта технич. отдела, я был снят с последней НКВД и находился под следствием.
11 мая 1936 г. я был освобожден из-под стражи постановлением Спец. Коллегии Моск. Городского Суда и потому прошу принять меня обратно на работу на ввер. Вам заводе.
Копию приговора Спецколлегии Мосгорсуда прилагаю» [5:125].
Горелов без лишних расспросов дает команду отделу кадров принять сотрудника обратно, не ведая того, что тем самым добавляет «эпизодов» в новое уголовное дело, фигурантом которого будет уже он сам. Наряду с прочим Горелову будет вменяться в вину «насаждение на заводе троцкистов и другого контрреволюционного элемента», а заявление Головачева от 17.05.1936 г. будет подшито к «делу» в качестве вещдока.
ДЕЛО ЗАВОДА «КОМСОМОЛЕЦ» 1937 г.
Можно ли было предугадать, что всего через год Виталий снова окажется за решеткой? Увы, политическая обстановка того времени не внушала особого оптимизма. Но в глазах Маруси с Виталием возможные преследования были лишь серьезным бытовым неудобством. Им даже в голову не приходило, что следующий арест может иметь фатальные последствия. Виталий был человеком жизнелюбивым, живучим и очень выносливым физически. Самое худшее — снова придется какое-то время пожить врозь. Но выпустят же его когда-нибудь. Непременно выпустят и дадут возможность воссоединиться с семьей!
Молодые решили только, что больше не станут терять времени, которое отпущено им для того, чтобы быть вместе. Пока суд да дело, им уже под тридцать. Пора бы уже появиться на свет их первенцу. Как говорилось в начале нашего повествования, рождение ребенка у новоиспеченной четы было спланированной акцией, предполагавшей активное участие отца на всех этапах ее реализации, включая совместные визиты будущих родителей к врачу определенного профиля.
«Катенька, — пишет Маруся в июле 1936 года, — будь добра, позвони Герману Андреевичу (21–48–72) и запиши меня на 19-е, на