Допросив Головачева на следующий день после ареста и не получив от него никакой новой информации, Шнейдер решил искать «зацепку» в его политическом прошлом. Полученная из недр СПО ГУГБ информация была пущена в дело на ближайшем допросе Теннова.
«Вопрос: Почему Головачев прекратил свою работу в ЦДХВД?
Ответ: Проработав 4–5 месяцев в 1934 г. в ЦДХВД, Головачев В. Д. вынужден был уволиться, т. к. его не прописывали в Москве. Был уволен по моему предложению.
Вопрос: Вы знали прошлое Головачева В. Д. в момент его поступления на работу в радиосектор?
Ответ: Да, со слов самого Головачева В. Д. я знал, что он репрессировался ОГПУ и потом якобы был реабилитирован. Подробностей Головачев мне не говорил.
Вопрос: Вы поставили в известность дирекцию ЦДХВД о прошлом Головачева?
Ответ: Через несколько месяцев после поступления Головачева в радиосектор ЦДХВД я сказал зам. директора Пересу, что Головачев был в прошлом репрессирован ОГПУ. Раньше я этого не говорил дирекции, т. к. считал, что дирекция знает о прошлом Головачева, потому что Головачев был принят на работу непосредственно дирекцией.
Вопрос: Как реагировал зам. директора ЦДХВД Перес на ваше сообщение о том, что Головачев ранее репрессировался ОГПУ?
Ответ: Я помню, что в связи с этим я и Перес поставили вопрос об увольнении Головачева из ЦДХВД.
Вопрос: И Головачев был уволен после вашей беседы с Пересом в связи с тем, что вы поставили вопрос о его увольнении, или по другим причинам?
Ответ: Да, Головачев был уволен после того, как мы с Пересом побеседовали о его репрессии в прошлом и решили его уволить.
<…>
Вопрос: Почему только через пять месяцев вы предложили Головачеву уйти с работы в ЦДХВД? Разве у вас были какие-либо причины рабочего порядка увольнять Головачева?
Ответ: Головачев работал хорошо, а уволиться ему я предложил потому, что узнал от него самого, что у него „недоразумения с пропиской в Москве“, как он выразился. Я, подумав, решил, что Головачев недостаточно реабилитирован, в результате чего говорил с Пересом, и мы решили уволить Головачева» [2:25–27].
Обратите внимание, как деликатно решается вопрос об увольнении Головачева. Расспрашивать его самого, в чем причина «недоразумений с пропиской», Пересу с Тенновым как-то неловко, и решение о его увольнении они принимают, основываясь на собственных предположениях о его «неполной реабилитации».
«Вопрос: А до сообщения Головачева, что ему не разрешено жить в Москве, перед вами не стоял вопрос о его увольнении?
Ответ: Нет, не стоял.
Вопрос: Значит, вы предложили Головачеву уйти с работы в ЦДХВД только в связи с тем, что он сам вам сообщил о том, что не имеет права жить в Москве?
Ответ: Нет, в связи с тем, что у меня создалось впечатление, что Головачев недостаточно реабилитирован» [2:27].
Надо отметить, что, рассказывая Теннову о своей судимости, Виталий действительно немного слукавил и напустил розового туману.
«Вопрос: Вы сообщили Теннову о своей судимости?
Ответ: В мае 1934 г., будучи у Теннова на квартире, я ему сообщил, что арестовывался ОГПУ и был осужден по 58.11 статье Уголовного кодекса, что отбывал заключение в концлагере и что впоследствии срок моего заключения был заменен ссылкой» [2:31].
То есть в своем рассказе Виталий сделал акцент на смягчении участи под конец срока. Это и внушило Теннову иллюзию о его «реабилитации». Следователь же всю эту ситуацию пытается интерпретировать как сговор с контрреволюционным умыслом.
«Вопрос: Вам было известно, что Головачев В. Д. репрессировался за контрреволюционную деятельность. Вам было также известно, что ему было отказано в праве проживать в Москве. На каком основании вы Головачеву, не работающему в ЦДХВД, давали ответственные задания по составлению методических материалов, имеющих большое политическое значение, предназначенных для широкого круга лиц в качестве руководящих пособий?
Ответ: Я считал, что репрессирование Головачева в прошлом не может служить препятствием для выполнения Головачевым заданий по составлению методических материалов по радиовещанию.
Вопрос: Вы даете противоречивые показания. Если вы сочли нужным и возможным давать Головачеву работу, то почему вы, судя по вашим показаниям, уволили его из ЦДХВД?
Ответ: Я считал, что как репрессированный в прошлом за контрреволюционную деятельность Головачев не может быть сотрудником ЦДХВД, но выполнять отдельные поручения под моим контролем он может» [2:27].
Сроки следствия подошли к концу. На последних допросах обвиняемые вновь признали факт использования материалов фашистской печати, но наотрез отрицали наличие контрреволюционных целей.
Из показаний Головачева:
«Вопрос: Вы признаете, что обзоры, составленные вами, являются документами, пропагандирующими фашизм?
Ответ: Да, я это признаю.
Вопрос: Вашими показаниями установлено, что вы в целях контрреволюционной пропаганды составили обзоры, пропагандирующие фашистские идеи. Признаете это?
Ответ: Нет, не признаю. Контрреволюционных целей у меня не было. Я не думал, что в результате систематического изложения содержания фашистских журналов мои обзоры примут контрреволюционно-фашистский характер» [2:47–48].
Такой же линии придерживается и Теннов. Иных материалов, указывающих на преступные намерения фигурантов, мы в деле тоже не находим. И всё же в начале февраля 1936-го незадачливым обозревателям объявляется об окончании следствия и передаче дела на рассмотрение Особого Совещания при НКВД СССР.
Наступило время жалоб и заявлений в вышестоящие органы.
Виталий замкнулся. Ему казалось недостойным искать защиты у инстанций, стоящих над теми, кто тебя репрессирует. И вообще ему странно было говорить о законности с представителями власти, которую он по-прежнему считал не вполне легитимной.
Зная, что Виталий не склонен к подобным эпистолярным упражнениям, Маруся сама через Помполит обращается в НКВД с просьбой разобраться в деле ее мужа [3:94–95]. А Теннов пишет в Особое Совещание обстоятельное письмо, в котором снова отрицает свою вину, просит разобраться, подчеркивает свою преданность идеалам революции:
«… я со всей настойчивостью возражаю против признания меня действующим из контрреволюционных побуждений и категорически настаиваю на том, что даже и мысль такая мне в голову не приходила.
Из обстоятельств моего дела видно, что только человек лишенный рассудка мог передать контрреволюционный материал в государственное учреждение для гласного обсуждения и изучения.
IV. Не снимая с себя ответственности, прошу Особое Совещание об одном:
Не признать меня контрреволюционером, не лишать общественно-политического доверия и дать мне возможность в ближайшем будущем вернуться к честному труду по своей специальности.
Мне 28 лет. Я воспитан комсомолом и Советским государством. 8 лет был членом ВЛКСМ. Воспитывался и жил в Центральном доме коммунистического воспитания рабочей молодежи МК