Я даже придумал подзаголовок для этой книги — «Записки старшего лейтенанта».
Василий Ефимович Субботин родился 7 февраля 1921 года в Нолинском уезде Вятской губернии в деревне Субботята, она же Субботинцы, Пуговицино или Пуговицинская. Одно время деревня относилась к Буйской волости, потом к Татауровской. Вскоре семья перебралась в посёлок Берёзовка близ Тюмени и до 1932 года жила там. Семья обосновывалась в Берёзовке на новых землях. Сводили лес, корчевали и выжигали пни, засевали хлебом новину. После, уже в советское время, отец будущего поэта Ефим Дмитриевич на новых землях, крестьянским трудом отвоёванных у леса и болот, организовал колхоз.
Василий окончил семь классов в школе села Татаурова. После школы работал пастухом и на полевых работах в колхозе.
Уже тогда начал активно сотрудничать с «Пионерской правдой» и журналом «Дружные ребята». Двенадцати лет написал пьесу, послал её в редакцию в Москву. Стихи тоже писал. Но их не публиковали. Первые серьёзные стихи пришли на фронте, в окопах.
В 1937 году умерла мать. Василий был старшим в семье, и надо было искать основательную работу, чтобы кормить младших. Уехал на Урал в Кизеловский район, устроился на угольную шахту. В 1939 году, чувствуя недостаток образования, поступил в политико-просветительскую школу в Перми. Направление на учёбу дал комитет комсомола шахты. Вскоре школу перевели в Оханск, что на реке Каме. В 1940 году с третьего курса школы Оханским райвоенкоматом был призван в РККА. Направлен в танковые войска, которые укрепляли тогда особенно энергично. Порохом пахло уже и с востока, и с запада.
Война застала Василия Субботина на западной границе СССР. Он был башенным стрелком лёгкого танка. В бой вступил в первый же день. Всю горечь неудач сорок первого года он измерил собственными страданиями и собственным мужеством. Был ранен.
Из рассказа «Впервые»: «Я помню, как в первый день войны мы, вкопав свои танки (не было горючего) и расстреляв все снаряды, выходили мелкими группами, стараясь держаться подальше, вдали от больших дорог. Ночью, в лесу, наскоро рыли окопчики, одиночные ячейки. Со своим старшиной мы копали одну — на двоих.
Никаких траншей, лишь наскоро, в ночь, иногда копали окопы, если успевали.
Только для того, чтобы назавтра их снова покинуть.
Только для того, чтобы пересидеть ночь и, если бы противник вздумал выйти на нас здесь, было бы где укрыться, на тот случай, если бы пришлось отстреливаться. Но, как правило, утром мы покидали эти ячейки, немцы нас обходили, были давно далеко впереди нас. Какие уж тут траншеи!
Из всего полка нас вышло несколько человек.
…А главное, совершенно было неясно, где немцы, где свои. Мы выбирались из окружения и попадали в новое. Немцы, двигавшиеся по дорогам, всегда оказывались впереди нас.
Война началась для меня на западной границе… Я один из немногих, немногих оставшихся в живых. Один из родившихся в 1921 году.
Когда началась война, нам было по двадцать лет.
Нас почти не осталось.
В тот день — мы стояли тогда на окраине, в казармах города Броды, в которых до нас размещались польские уланы, — утром, когда ещё не встало солнце, нас поднял с кроватей возглас дежурного: “Тревога!” Накручивая портянки и обмотки, ещё не проснувшись окончательно, мы никак не могли сообразить, почему нас разбудили так рано, да ещё к тому же в воскресенье. Никаких тревог в воскресенье не должно было быть.
Но когда я выскочил из казармы — я был посыльным к командиру роты и по тревоге должен был бежать к нему, — едва я выскочил из дверей, я услышал пулемётную очередь и, подняв голову, увидел низко прошедший над самой крышей самолёт. Нет, сначала тень самолёта, проплывшую по стене. Потом я уже увидел самолёт. Я не успел ничего различить, ни на крыльях, ни на брюхе, никаких знаков…
В конце дня мы принялись оборудовать те окопчики, о которых я уже сказал. Танки у нас стояли на территории городка, “на катушках”, и были законсервированы — гусеницы смазаны солидолом и уложены на крыло, а пулемёты вынуты из шаровых установок, разобраны и перенесены в казармы и тоже для предохранения покрыты густой смазкой.
Потом началось отступление».
Как трудно для нас начиналась война! И писатели, поэты, многие из которых ещё и не знали, что они поэты, хватили этих неимоверных трудностей полной мерой. Да, судьба им отмерила сполна. Словно заботясь о том, чтобы потом, когда проснётся дар, никто из них ничего не забыл, и чтобы помнили всё, и чтобы в любых обстоятельствах несли свою правду, как винтовку, и не бросали её.
Они и не бросали. И помнили всё. Ничего не забыли. Константин Симонов не ради красного словца сказал о Василии Субботине: «Свою невидимую шинель Василий Ефимович Субботин не снимал ни на один день».
В 1943 году, после ранения, Василий Субботин окончил трёхмесячные военно-политические курсы и — снова на фронт. На этот раз его направили в стрелковую дивизию, в редакцию газеты «Воин Родины». Дивизия носила номер 150-й.
Должность корреспондента дивизионной газеты была сродни должности ротного политрука. Всегда в бою, всегда рядом с солдатами, всегда в окопах первого эшелона. Вот тогда-то, в окопах, и пошли настоящие стихи.
Поэт, поэт, весь мир перед тобою!
А перед нами — лишь окопа дно,
Но, может, этой самою ценою
Найти слова редчайшие дано.
Заметил же Сергей Крутилин, автор романа «Апраксин бор» о гибели 2-й ударной армии на Волхове: «…когда сидишь на дне окопа, звуки боя всегда слышатся лучше». В контексте темы, обозначенной старшим лейтенантом Субботиным, слова лейтенанта Крутилина вырастают в развёрнутую метафору.
Стрелковой дивизии, в которую попал Василий Субботин, предстоял огромный путь через калининские леса на Белоруссию, Прибалтику и — на Берлин. А старший лейтенант Субботин, помня первые дни войны, носил фуражку сорок первого года. Из книги «Жизнь поэта»: «Я уже сменил степную кубанку на прежнюю свою фуражку, танкистскую, с бархатным околышем».
В издательстве «Советский писатель» в 1970 году вышла книга прозы Василия Субботина, в которую вошли два сборника рассказов: «Жизнь поэта» и «Как кончаются войны». В ней, фрагментами, вспышками памяти, неожиданными ретроспекциями из настоящего в прошлое автор описал свою фронтовую жизнь.
Вот, к примеру, из сорок первого и сорок пятого одновременно: «Знаете вы, что значит подняться в атаку первым? Первым, не первым, всё равно! Знаете?
<…>
Я тогда в сорок первом поднимался — было мне легче. Наверно, потому, что молод был, и потому, что вторым… Но очень это запомнилось.
Теперь мне не надо вылезать наверх. Я могу оставаться в траншее…
Примолкшие, испуганные, даже подавленные пережитым, бойцы (только что