Оглушённый и дезориентированный, я повис вверх ногами на ремне безопасности. В голове мелькнула мысль о возможном возгорании, и я потянулся к главному выключателю электропитания – но не той рукой и не с той стороны приборной панели. Послышались голоса и звук топающих ног, потом слева на уровне палубы появился какой-то свет, и я повернулся в его сторону. И первое что увидел, был торчащий прямо у меня перед глазами нос человека, пытавшегося заглянуть в кокпит. И тут я заорал: «Уберите от меня этого сукина сына!». Нос исчез, и я услышал голос: «Он в порядке!». В ответ на это хвост самолёта начал подниматься. Я расстегнул ремень безопасности и, проскользнув под одним из тросов аварийного барьера, выбрался из разбитого истребителя.
Я поднялся на ноги, выпрямился, и первым делом увидел нацеленную на меня кинокамеру, размером с сарай. Тут меня переклинило, и я начал махать кулаком в сторону оператора, но кто-то удержал меня, схватив за руку. Это был начальник медслужбы нашей авиагруппы. «Давай-ка спустимся в санчасть», – приказал он. Не осознавая, что по правой стороне лица у меня течёт кровь, я вырвал руку, повернулся и вместо санчасти направился в комнату готовности.
Перевернувшийся «Уайлдкэт» Тома Чика на ангарной палубе АВ «Йорктаун», 4 июня 1942 г.
Раненый
На полпути я встретил Тача. «Ты в порядке? – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Что там было?». «Один „Зеро “ я завалил точно…» – начал я, но Тач прервал меня: «Нет! Что ты видел... те корабли», – потребовал он. «Там было три авианосца, - ответил я. – Я видел попадания бомб во все три, и, кажется, одно торпедное. Они все адски горели, когда я улетал». Тач повернулся и побежал к люку, ведущему в надстройку, а затем вверх по трапу на мостик.
Я последовал за ним через люк, но повернул налево, в переполненную комнату готовности, где нашёл Дибба и Макомбера. Бассета не было, Шиди тоже. Вопросы сыпались на нас со всех сторон. Я повторил то, что рассказал Тачу, добавив, что видел, сбитый «Уайлдкэт», и что я не видел Шиди после того, как развернулся к первому «Зеро». В ответ я узнал, что прикрытие сверху, на которое я рассчитывал, было окружено роем «Зеро», и пришлось через них прорываться. «Там было столько японцев, что им пришлось выстроиться в очередь, чтобы делать на нас заходы!»
Вскоре появился Тач. Он вручил каждому из вернувшихся пилотов эскорта по листу бумаги и приказал писать рапорты о бое. Я сидел, уставившись на бумагу, пытаясь привести в порядок мысли, и тут какое-то тупое жжение привлекло моё внимание к подъёму левой ступни. Где сквозь дырку в ботинке – размером с полдоллара – виднелось красное месиво. А это ещё когда? Я смотрел на рану, она имелась, это факт, но мой разум отказывался в него верить. Забыв о рапорте, я всё ещё пялился на дырку в ноге, когда система громкой связи вернула меня к реальности: «Всем занять боевые посты! Вражеские самолёты с левой раковины, дистанция 35 миль!» [65 км]
Все, кто был в комнате готовности, немедленно ломанулись на полётную палубу. Там уже все смотрели на северо-запад, где спиралевидные полосы чёрного дыма в небе выдавали падающие самолёты. Похоже, наши истребители охранения уже встречали противника. Глядя на эти дымные полосы, нам оставалось лишь гадать: «А кого сейчас сбили – вражеский самолёт или наш?»
Под ударом
Атаковавшие нас 18 «Вэлов» и 6 «Зеро» были с «Хирю». Скрытый дождевым шквалом, четвёртый японский авианосец не был замечен нашими пикировщиками, наносившими удар по Первому ударному авианосному соединению. Теперь уже и пятидюймовые универсалки «Йорктауна» начали добавлять черные облачка на пути приближающихся самолётов. Тут на палубе появился Тач. «Бегом на место! – приказал он. – Вы стоили Дяде Сэму слишком много денег, чтобы торчать здесь!»
Вернувшись в комнату готовности, мы сидели, напряжённо прислушиваясь к тому, как волнами менялись звуки зенитного огня снаружи. Лай пятидюймовок сигнализировал о приближении каждого атакующего, за ним последовательно шли тарахтение 28-мм автоматов, стрёкот 20-миллиметровок и, наконец, треск .30 и .50 пулемётов, когда враг уже приближался к точке сброса. В тот момент, когда зенитный огонь слился в непрерывный рёв, нас внезапно тряхнуло взрывом в кормовой части корабля. За ним немедленно последовал второй, затем третий, на этот раз более близкий и сильный. Я ещё крепче ухватился за подлокотник своего кресла и постарался вжаться в мягкое сиденье.
Плотники заделывают пробоину от 250-кг фугасной бомбы, а на заднем плане тела погибших стрелков, поднятых с зенитной галереи ниже. Полётная палуба АВ «Йорктаун», 4 июня 1942 г.
Внезапно наступила тишина. Пока мы ждали, в комнату готовности хлынул удушливый чёрный дым. Люк, ведущий внутрь надстройки был оставлен открытым, и дым с копотью поднимались по колодцам трапов, ведущих на нижние палубы. Комната готовности опять мгновенно опустела. Задыхаясь и протирая слезящиеся глаза, мы выскочили на свежий воздух полётной палубы и огляделись.
Корабль практически стоял на месте, а крейсеры и эсминцы эскорта вспенивали воду, окружая его защитным кольцом. Вскоре к нам присоединились кашляющие, почерневшие от копоти механики из машинного и котельного отделений. Последняя бомба пробила полётную палубу под углом, а затем вошла в дымовую трубу, где и взорвалась. Взрывная волна прошла по дымогарам, сбила огонь в котлах и заполнила отсеки удушливыми газами и дымом.
На полётной палубе позади надстройки бомба взорвалась при контакте с палубным настилом, и теперь ремонтные бригады споро заделывали зияющую дыру заплаткой из листов котельного железа. Осколки этой бомбы выкосили расчёты зенитных автоматов и всех остальных, кто находился поблизости. Вокруг кормовой пары 28-мм счетверёнок суетились команды первой помощи, вытаскивая тела и проверяя у них признаки жизни. Живых не было.
Кормовая