Он горячий, это факт. Но не настолько бешено-опасно, как мне показалось вначале спросонья. Скорее около тридцати девяти градусов, чем выше.
Пока я молча анализирую тактильную информацию своего языка, сам Морозов воспринимает мою диагностику с большим воодушевлением.
— Ника… — шепчет он возбужденно. — Моя Ника…
Его бёдра настойчиво полируют меня волнообразными движениями, и я в инстинктивном испуге вечной недотроги упираюсь под курткой руками в его голый горячий живот. Пальцы нащупывают твёрдые кубики пресса… и от следующего толчка соскальзывают ещё ниже, цепляя резинку мужских трусов.
А его содержимое будто того и ждёт!
Резко распрямляется тугой бархатной пружиной и ложится ровно между ног поверх моих тонких трусиков. Как влитое.
— О-о…
Стон взволнованной беспомощности вырывается у меня сам по себе. Но привычка строго контролировать себя берет свое, и я сразу же прикусываю губу, обрывая его.
А вот у Морозова прямо-таки остатки крыши срывает.
Он впивается в мои губы жадным страстным поцелуем и терзает их в одном ритме с толчками бедер, вжимающих меня в пол.
Быстро, сильно, остро…
… и вскоре я уже вся дрожу от нарастающего удовольствия. Забываю обо всём на свете, кроме барабанной дроби своего женского пробуждения. А упругое давление скользит и скользит в тайной ложбинке вдоль моих трусиков, непрестанно задевая самое чувствительное место.
Похоже, Морозову сейчас плевать, что по сути между нами происходит не вполне настоящая близость. Впрочем, мне тоже без разницы.
Это так хорошо! Так бесконечно сладко…
В какой-то момент я как будто взлетаю и становлюсь совсем невесомой. Парю на волнах блаженства и ощущаю себя, как никогда, живой несколько долгих драгоценных секунд…
А потом резко падаю обратно, обессиленная и счастливая.
Так и лежу вместе с Морозовым, который тяжело дышит со мной в унисон, придавив меня к полу своим телом, словно пойманную бабочку.
Постепенно его дыхание становится спокойнее и глубже. Вот только когда я уже начинаю засыпать, он вдруг снова шепчет в сонной полудрёме своему мрачному прошлому:
— Не играй больше так со мной… Из-за тебя я стал седым, милая.
Глава 33. Больница
Появление вертолёта пробивается сквозь сон нарастающим шумом в ушах.
Сквозь толщу снега, покрывающего площадку для кемпинга и домик, он кажется приглушенным, но я всё равно просыпаюсь очень резко и тру воспаленные глаза. От слез, с которыми я уснула ночью, ресницы совсем слиплись.
А вот Морозов на шум вообще не реагирует.
— Они здесь! — кричит чей-то голос совсем рядом.
«Спасатели…», — мелькает в голове равнодушная мысль, а затем начинается сплошная суета.
— Молодцы! — хвалит кто-то, заметив тонкую щель в двери всё ещё горячей бани. — Грамотно поступили! — и орёт, пробегая в обратную сторону: — Эй, спонсорам сообщите, что поиски увенчались успехом! Пусть успокоятся, а то совсем за ночь нашего главного зае…
Обрывок его фразы исчезает вместе с ним уже снаружи.
Нас поднимают, укутывают большими тёплыми пледами… тащат в кабину вертолёта, задают вопросы и вертятся вокруг, стараясь продиагностировать наше состояние на ходу какими-то жужжащими и пищащими приборами.
Я сижу в депрессивном оцепенении.
Мне так хреново, что вообще ничего не хочется, даже шевелиться. Отвечаю односложно, уставившись в окно, и чувствую себя просто ужасно. И физически, и морально. То, что случайно сказал Морозов сразу после нашей неоднозначной спонтанной близости, настолько выбило из равновесия, что до сих пор не могу нащупать в себе точку опоры.
Мне ведь казалось, что он покончил со своими чувствами к Павлине… Неужели так глупо и обидно ошиблась?
В его словах было столько скрытого болезненного надрыва!..
Он был как трещина в глубине идеально гладкой поверхности льда, которую замечаешь только в тот момент, когда она превращается в предательский разлом под твоими ногами. И ты проваливаешься… падаешь в мерзлый омут проруби, парализованная сознанием своей глупой наивности.
Жалкая, доверчивая Снедурочка…
В больнице нас размещают по отдельности.
Меня после дотошного обследования направляют в общую палату стационара, а вот Морозова забирает целая делегация врачей и сразу укатывает в реанимационное отделение.
Я успеваю услышать только их краткие переговоры в духе: «Повезло, гипотермия почти отошла… но это после недавней ЗЧМТ?.. Рискованно… Надо МРТ проверить, да… кто-нибудь, наберите его лечащего врача, пусть весь анамнез перешлет!»
Мной занимаются гораздо более спокойно.
Медсестра берет анализы, отводит в душевую, а потом вкалывает что-то общеукрепляющее и укладывает на койку. Но эта обыденная безэмоциональная забота, которая снимает с меня какой-то груз ответственности за саму себя, действует как бальзам на душу.
О Морозове я стараюсь не думать.
Потому что в своих ошибках и заблуждениях насчёт него виновата была только я сама, а он ни при чем.
Абсолютно.
Тем более что находился в таком невменяемом состоянии. Не удивлюсь, если он придёт в себя и вообще не вспомнит, что между нами что-то было, пока он мысленно блуждал в мираже своего бреда.
Стал седым из-за Павлины…
Нет, нет, нет! Не хочу об этом думать. Не хочу гадать, что она такого сделала, из-за чего он поседел! Потому что только самые концентрированные, искренние и глубокие чувства способны довести мужчину до настоящего эмоционального потрясения, от которого может произойти нечто подобное. Вряд ли такие сильные чувства способны просто так пройти. Они самые живучие.
И понимать это больно.
Господи, как же больно…
Я крепко зажмуриваюсь и накрываю лицо подушкой, чтобы заглушить всхлип. Не хочу, чтобы на меня обратили внимание скучающие соседки по палате. Задерживаю дыхание, медленно выдыхаю…
А потом слышу вдруг над головой:
— Нова Вероника — это вы?
Быстро вытираю предательские слезы подушкой и отодвигаю ее в сторону. Возле моей койки стоит врач. Солидный и пожилой, с серым от усталости лицом и двумя выдающимися залысинами.
— Да, это я, — отвечаю со вздохом.
— К вам посетители. Если хотите пообщаться, пройдите в приемную около входа.
Я удивленно моргаю и сажусь в постели.
— Посетители… ко мне? А кто?
— Знакомые, которым небезразлична ваша судьба, очевидно, — пожилой врач с каким-то непонятным любопытством изучает меня с ног до головы. — Ведь это именно они настояли на расширении зоны спасательной операции в значительной стороне от места, где прошла лавина. Так что можете им спасибо сказать. И за настойчивость, и за спонсорство.
Это сообщение волей-неволей вытаскивает меня из пучины депрессивных мыслей. Я накидываю халат и следую из палаты за врачом, гадая о личностях «спонсоров».
Наверное, пришел Батянин и кто-то еще из его семёрки. Больше вот так финансировать поиски и переживать о нас с Морозовым просто некому.
— А можно узнать, как сейчас здоровье моего… спутника? — тихо спрашиваю я спину врача, шагающего впереди по коридору.
Тот бросает на меня короткий взгляд через плечо.
— Динамика состояния положительная, — сощуривается вдруг. — Он очень легко отделался… Благодаря вам, полагаю. В подобной ситуации не каждому мужчине везет оказаться в компании с такой чуткой девушкой… — и, к моему огромному конфузу, врач посылает мне иронично-заговорщицкую полуулыбку. — Что может быть лучше для борьбы с переохлаждением, чем живое тепло прекрасной девушки, а потом еще и активное с ней… м-м… взаимодействие, хорошенько разогнавшее кровь самым приятным путем?.. Ваш спутник должен вам памятник поставить, как минимум.
Я краснею, как огнетушитель, стремительно и беспощадно.
Только сейчас до меня доходит мысль, что при нашем спасении куча свидетелей видела, в каком положении мы находились. Да и потом, когда Морозова уже в реанимационном отделении переодевали, могли заметить на его черных трусах-боксерах характерные белые следы мужских выделений и сделать логические выводы…