Подгадав удачное мгновение, когда Морозов отвлёкся на беседу с его отцом, Колька вдруг приближается ко мне и насмешливо произносит:
— А ты, кажись, растешь на глазах. Зацепила такого крутого мужика и даже не шарахаешься от него. Уже и сосетесь почти у всех на виду! Наверно, и ноги раздвинуть успела, раз до сих пор с тобой возится. Чё, наша Снедурочка реально растаяла, а?
— Коль, тебе не надоело доставать меня? — устало спрашиваю его вместо ответа.
— Не-а. Отстану, когда и передо мной ножки развинешь, — продолжает тихо глумиться Колька, — Хочу заценить, чё за кусок льда там у тебя вместо нормальной киски, как у других тёлок.
От его пошлой скабрезности меня аж передергивает.
— Ясно. Озабоченный — это твой диагноз, — отворачиваюсь я.
— А твой — фригидность, — без особого пыла огрызается Колька и, помедлив, вдруг признается: — Не, ну я серьёзно. Может, дашь ещё один шанс? Радуйся, зацепила ведь. Или теперь после своего Морозова нос воротишь от простых смертных?
Этот бессмысленный для меня вопрос я игнорирую, прикидывая, как бы отвязаться от приставучего мажора.
Тем временем, словно почувствовав, что о нем говорят, Морозов оглядывается на нас. И тут же, нахмурившись, прерывает беседу с Сергеем Евгеньевичем, чтобы помахать мне рукой с очевидным приглашением немедленно присоединиться к нему.
Колька мрачнеет, как грозовая туча, но по обыкновению старается спрятать дурное настроение за издевательским хмыканьем.
— Фигасе, как пасет тебя новый папик! Видать, хорошая из тебя соска…
— Коля, ты реально больной! — перебиваю я его проникновенно. — Оставь меня, пожалуйста, в покое.
И спешно направляюсь прочь, пока он не ляпнул еще какую-нибудь гадость.
Новый день на горной трассе складывается поначалу хорошо. У меня уже наработаны зачатки мало-мальски полезного опыта, и это помогает обуздать страх потери контроля над капризными лыжами. А Морозов постоянно держится рядом, не давая больше Кольке не то, чтобы снова заговорить со мной, но даже просто приблизиться.
В конце концов тот оставляет все попытки и вместо этого бросается в другую крайность.
Экстрим.
Начинается всё как-то резко — самоуверенный мажор выпендривается и лихачит на лыжне, демонстрируя трюки на грани членовредительского безумия. И при каждом взгляде на его финты меня охватывает недоуменный ужас.
Не понимаю… зачем так играть своей жизнью?.. Ведь малейшее неловкое движение — и любой лыжник может стать инвалидом на всю жизнь! А то и вовсе погибнуть…
Но Колька, по-видимому, даже не парится об этом. А Сергей Евгеньевич так вообще настолько привык к сыновьим закидонам, что давно махнул на его выходки рукой. Или просто решил, что рисковать собственным здоровьем в рамках установленных правил горнолыжной трассы у того есть полное право.
Тем временем Морозов наблюдает за происходящим с равнодушием человека, привыкшего к безумию окружающих.
Ну да, наверное, в мире шоу-бизнеса полным-полно таких, как Колька. Молодых, глупых. Живущих одним днем в гонке за удовольствиями и не задумывающихся о последствиях рискованного поведения.
— Доиграется мальчик, — слышу вдруг сожаление в его голосе. — Сочетать спорт и всякую допинговую дрянь — плохая затея.
Я изумленно таращусь на него.
— В смысле?
— Он под кайфом с самого утра, судя по его зрачкам, — поясняет Морозов. — И возможно, закидывается чем-то регулярно. Интересно, в курсе ли его папаша. Наверное, нет, иначе бы давно отправил на реабилитацию… Адекватность наследника бизнеса под угрозой, как-никак.
Если опасные привычки Кольки — правда, то это многое объясняет в его нездоровой зацикленности на моем преследовании. В помутненном состоянии и не такое случается.
— Какой кошмар… — в ужасе бормочу я. — Надо предупредить Сергея Евгеньевича, пока Коля что-нибудь не натворил. Не знаю, как обычно, но сегодня он точно не в себе!..
Моё эмоциональное предложение Морозов прокомментировать не успевает. К нам внезапно подъезжает сам взволнованный Сергей Евгеньевич и озабоченно спрашивает:
— Кто-нибудь из вас Николая не видел? Минут десять его уже высматриваю, нигде нет. И фрирайдеры эти чёртовы тоже куда-то исчезли…
— Думаете, он присоединился к ним? — понимающе предполагает Морозов.
— Да почти уверен! Просто надеялся, что ошибся… Если он действительно отправился с ними, то ничего уже нельзя сделать. Сам я на внетрассовые склоны не полезу, а спасатели без веского повода туда не сунутся. Вот сучонок! Вернётся, придётся поговорить с ним по-мужски.
— А в каком месте они могли покинуть ограждение? — Морозов поднимает голову, вглядываясь в заснеженные очертания гор. — Может, ещё не поздно перехватить?
Сергей Евгеньевич устало-разочаровано взмахивает рукой, демонстрируя смирение перед сложившимися обстоятельствами.
— Бесполезно! Маршрут у этих молокососов каждый год один и тот же. Уходит за пределы официальной трассы чуть повыше этого места, где мы сейчас стоим, и пролегает на соседний склон… видите, вон тот утёс, который нависает над нашим поворотом к спуску?
— Вижу.
Я одновременно со всеми всматриваюсь в указанном направлении. Утёс, о котором идёт речь, находится намного выше нашей трассы. И снежная масса, покрывающая его безупречно белыми пластами, кажется девственно нетронутой.
— Каждый год у них одно и то же, — мрачно повторяет Сергей Евгеньевич. — Самые тупые фрирайдеры из нашей золотой молодёжи нацеливаются забраться повыше с противоположной стороны этого утёса и погонять по его склону. Хорошо хоть, по-настоящему высоко подняться мало кому удаётся. Места там опасные. Надеюсь, и в этот раз вернутся несолоно хлебавши… — он снова внимательно оглядывает окрестности и хмуриться. — Ладно, спущусь вниз и гляну ещё раз. Может, Ник всё-таки там.
Когда он уезжает, мы с Морозовым некоторое время молча смотрим друг на друга.
— Что-то мне кататься уже расхотелось совсем, — вздыхаю я, изнывая от беспокойства. — И настроение пропало…
Морозов поправляет мою горнолыжную маску и спокойно говорит:
— Тогда мы вернёмся в городок и займёмся там твоим настроением… — он многозначительно улыбается, смущая меня пристальным взглядом, — … вплотную.
— А что мы там будем делать?
— Это сюрприз, — загадочно отвечают он. — А пока наслаждайся предвкушением.
Вместе мы потихоньку съезжаем вниз по трассе, постоянно переглядываясь. На сердце легко и тепло от неизменной заботы, которую проявляет ко мне Морозов. Он контролирует процесс спуска и помогает справиться с любым затруднением, если лыжи у меня начинают под ногами вдруг капризничать. И волнение от обещанного сюрприза на какое-то время вытесняет беспокойство из моих мыслей…
Но когда мы достигаем наконец того самого поворота, над которым устремляется в небо головокружительно белоснежная шапка утёса, случается непредвиденное.
Непонятный протяжный звук, похожий на трескающийся лёд.
Он не то чтобы громкий, нет. Скорее фоновый и летит как бы со всех сторон разом. Я недоумённо верчу головой в попытке определить источник этого звука и вдруг вижу, что Морозов резко вскидывает голову наверх.
— Что это? — испуганно спрашиваю я.
Он круто разворачивается и сжимает мою руку до боли.
— Это лавина!
Глава 26. Снежная лавина
Ледяной треск нарастает с каждой секундой. Теперь это уже не потрескивание, а грозный рокот, напоминающий о мощной поступи какого-то гигантского северного великана, сокрушающего шаг за шагом куски расколовшегося айсберга.
Пока я в ступоре таращусь на утёс со стремительно сползающим снежным покровом, Морозов начинает действовать. Глазом моргнуть не успеваю, как он сбрасывает с ног лыжи и повелительно указывают на мои.
— Снимай их. Живей!
Я послушно расстёгиваю крепление трясущимися руками и бормочу:
— Может, нам лучше скатиться вниз?
— Не успеем! Лавина идёт наперерез, попадём в самый эпицентр!