Как и на всяком большом перекрестке, заведений на стыке бульваров Монпарнас и Распай хватало — Petit Bouillon, Dome, Coupole, Rotonde. Последнюю мы и выбрали, в других негде сесть, а в «Ротонде» полно свободных столиков.
Вдоль торцевой стены, уставленной батареями высоких, низких, пузатых и тонких бутылок с разноцветным содержимым, тянулся бар. В Штатах в подобных заведениях стойку делали хромированную, здесь же обошлись оцинкованной кровельной жестью. Зато никелированной сталью блестел пыхтящий кофейник ведерного размера, перед которым сидела миловидная кассирша в белом фартучке поверх черного платья и белой же наколке в волосах.
Справа завивалась лестница на второй этаж, оттуда звучали танцевальная музыка и шарканье ног. Мы не стали преодолевать обозначенную перегородкой из зеленоватого стекла границу бара и уселись на кожаные сиденья вдоль стены в главном зале. В следующем таком же отсеке двое парижан пили кофе, перед одним на розоватом мраморе столешницы дымилась трубка.
Три гарсона во главе со старшим, тоже все в черном и белом, слетелись к нам как сороки и столь же быстро улетели выполнять заказ. Я еще раз оглядел кафе — высокий потолок со следами многолетней табачной копоти, тесно стоящие столики, зеркала в тяжелых рамах и картины на стенах. Совсем не в стиле ожидаемых «домиков в деревне» и прочей мещанской попсы: рисунки, наброски, парочка холстов маслом вполне в духе современного (как минимум на 1930 год) искусства. Насколько позволял судить мой слабый уровень — нечто вроде закосов под Модильяни и Пикассо.
Первым делом гарсон открыл и поставил на стол вино, а затем принес по моей просьбе вечерние газеты.
— Ого! — увидел я неожиданный заголовок на третьей странице Figaro.
— Что там? — лениво поинтересовался Панчо. — Марсиане в Париже?
— «Советский посол осужден в России на десять лет», — перевел я вслух на английский.
Обычно мы говорили на нем, хотя Панчо нахватался от нас русского, а мы от него испанского, но вот французским я владел один.
— Подробности? — заинтересовался Ося.
— А, нет, не посол. «Временно исполняющий обязанности полномочного представителя СССР господин Беседовски в октябре 1929 года перелез стену посольского особняка и запросил политического убежища во Франции. Наши корреспонденты в Москве сообщают, что на днях он был приговорен заочно к десяти годам заключения за растрату».
— Фигня какая-то, — буркнул Ося и придвинул поданный гарсоном салат.
Фигня не фигня, но просто так дипломаты не бегут. Но тут салат подали и нам с Панчо, так что я отвлекся от мыслей о высоком. Пока жевал, услышал краем уха разговор соседей и насторожился — говорили на русском:
— С тех времен, Володя, как папаша Либион продал заведение новым владельцам, художников и литераторов здесь почти не застанешь.
— Что, совсем?
— Попадаются, изредка. Сидят тут, внизу, переливают из пустого в порожнее, пока наверху танцуют. Никакого сравнения с прежними временами, когда сюда ежедневно заходили Матисс, Ривера, Малевич, Аполлинер… А сейчас из новых разве что Эрнест интересен.
— А что же ты сюда ходишь?
— Здесь пусто, всегда есть места, можно спокойно сесть и поговорить. Так что «Ротонда» превратилась в туристский аттракцион, вон, посмотри, рядом сидят американцы, они приезжают тратить деньги в Париже. Им обязательно нужно сидеть там же, где сидел Пикассо или Модильяни, а сами они ни черта не понимают в искусстве… На редкость тупая нация, их интересуют только деньги.
Блин, вот никогда мне это показное пренебрежение не нравилось, задорновщина какая-то, «ну, тупы-ые». Даже сейчас, после близкого знакомства с Америкой, когда развеялись мои прежние иллюзии о «демократии и главенстве закона», я видел невероятную целеустремленность и работоспособность американцев. В конце концов, если они такие бестолочи, то как сумели построить страну, с которой вынуждены считаться все в мире? Да, нам они не друзья, но вот это «тупы-ые» мешает правильно оценить противника!
— Простите, господин, не знаю вас по имени, — повернулся я через кожаную спинку, — американцы, может, и не понимают ни черта в искусстве, но вот некоторые из них понимают по-русски.
Говоривший справился со смущением (если оно вообще было) моментально, узкое лицо даже не изменилось в цвете и не дрогнуло ни одним мускулом. Он извинился и немедленно принялся выяснять, откуда это такие русскоговорящие американцы взялись. И даже всучил свою визитку, после чего я вынужден был ответить тем же. Пока мы читали напечатанное на маленьких картонках, второй собеседник, Владимир, как-то очень быстро слинял.
— Элайя Эренбур, журналист… — прочел я по-французски.
— Илья Эренбург, если точнее. Журналист, писатель и вообще, — он взмахнул зажатой в кулаке трубкой, вместив в этот жест «Ротонду», Париж, Францию в целом и как бы не весь мир. — А вы тот самый Грандер, электротехник?
— Радиотехник. А это мои товарищи — Иосиф Шварц из России и Франсиско Вилья из Мексики, — представил я ребят мгновенно перебравшемуся за наш столик Илье. — А что вы написали?
— Книгу, в которой действуют американец, русский и мексиканец.
— Однако!
— Правда, там еще немец, француз и негр, — он пригладил зачесанные назад волосы и широко улыбнулся, отчего к уголкам губ от заметного носа пробежали глубокие складки.
Не знаю, как это у него получилось, но гарсоны уже тащили ему прибор и тарелки — я только слегка пожал плечами, нам не в тягость. Тем более собеседником Илья оказался крайне интересным:
— Хотите, познакомлю с Пикассо?
— Я действительно ни черта не понимаю в искусстве, к тому же, мы здесь не как туристы.
— Бизнес?
— Именно, я собираюсь построить пару заводов в Испании. Сейчас набираю сотрудников. У вас нет знакомых оттуда?
— Есть, как не быть, тот же Пикассо. Или Бунюэль и Дали, но, полагаю, это не совсем те люди, которые вам нужны.
— Дали? Сальвадор? Художник?
— Ну вот, а говорите, ни черта не понимаете в искусстве!
Я аж вздрогнул, как только представил, что может понастроить Дали.
Эренбург рассказывал о гнезде сюрреалистов, в котором помимо испанцев и французов водились немцы, итальянцы, сербы и куча других народов. О парижских блошиных рынках, о гуляющих по улицам кошках, о ночующих под мостами клошарах, о вине, которое дешевле воды, о странных законах…
О русских эмигрантах, которых полным-полно в Париже на любой вкус — от упертых монархистов, царских министров и богословов до философов, художников и поэтов. О том, что среди двух