Ковыляя к барной стойке, со спины Сергунчик выглядит стильно: короткая стрижка, серая кожанка до колен, треники с белёсыми полосками, уходящими в чёрные ботинки. Он забирает две кружки пива. За спиной бармена огромное пожелтевшее от литров никотина зеркало: в отражение я вижу заметно повеселевшее лицо моего другана.
Он возвращается.
Ставя бокалы на стол, я поражаюсь тому, как он сумел дойти и не пролить ни капли, словно в его плечи вживили стабилизаторы — пни его под сраку, а руки так и останутся железно висеть в одном положении. Я бы мог и сам сходить, но когда твой кореш инвалид — лучше лишний раз не напоминать ему об этом, а спокойно доверить штурвал. Я всегда так делаю. Даже когда мы мчимся домой на моей тачке. Как правило — веселые и пьяные.
С лицом умершего во сне студента, Сергунчик, с трудом, усаживается за стол, но как только он понимает, что финиш перед носом, а за победу полагается пинта прохладной мочи — он тут же расплывается в сладкой улыбке, красота которой испорчена отсутствием парой зубов: лишние были — так он сам мне сказал.
С наших ботинок капает на пол, и под столом уже успела вырасти серая лужа.
Мы чокаемся. Отхлёбываем. Закуриваем. Этот тараканник — единственно место у метро, где можно покурить за бокалом. И не только.
Пригубив еще пивка, Сергунчик строит нарочито серьёзный ебальник, вгрызается в меня глазами, и, стряхнув пепел в пепельницу, спрашивает:
— Видишь её?
— Теперь вижу.
Сергунчик не может повернуть голову, поэтому он поворачивается всем телом, скребя потёртыми локтями по липкому столу, и бросает взгляд в дальний угол.
Она сидит возле барной стойки, утонув в кожаном кресле. Из-за огромной тени, в которой она всё это время прячется, заходя в пивнушку, ты никогда её не заметишь. Лишь когда глаза привыкают к полумраку, ты замечаешь сигаретный уголёк, что освещает надутые губы при каждой новой тягой. Как Сергунчик заметил её своей кривой спиной — для меня загадка.
— Не зря я пошёл за пивом, — говорит Сергунчик, — а то не заметил бы Жанку!
— Не зря, приятель.
Жанка, Жанна, Жанночка, — местная шлюха с плоской грудью и тощим задом. Лучше её вообще не замечать. Будь моя воля, я бы её не тенью накрыл, а ведром, да поглубже, чтобы местные не пугались после пары глотков пива. Но, на каждый товар найдётся свой покупатель. Бедный Сергунчик. Бедняга явно завёлся, затрясся так, что сигарета, зажатая между его пальцев, того и гляди — улетит в потолок как ракета с Байконура. Вторая ракета, что спряталась в его трусах, однозначно уже была готова к старту, осталось дождаться команды.
— Ждёт меня, — говорит Сергунчик, повернувшись ко мне.
Он жадно присасывается губами к бокалу. Запрокидывает голову. Его кадык похож на поршень, набирающий обороты с каждой секундой. Опасный момент, стрелка уходит в отсечку, обороты не контролируются. Баста! Пустой стакан с грохотом обрушивается на деревянный стол.
— Через неделю зарплата, — он смачно отрыгивает, сжирая последние буквы. — Как только услышу смску — прилечу пулей! А пока, пусть сидит и ждёт, сучка. Когда она еще сможет развлечься с таким как я…
С ботинок капает на пол.
Пиво заговорило голосом моего друга. Начинается. Теперь ему жарко.
Сергунчик стягивает с себя кожанку, вешает на спинку кресла. Серая майка с надписью: «вместо жалости — налей» висит на нём как на швабре. Правое плечо ниже левого. Короткие рукава скрывают тощие руки.
— Поверь мне, — продолжает он, закуривая очередную сигарету, — обычные мужики её настолько настоебали, что за отдельную плату она с удовольствием им даст удавить себя ручкой своей кожаной сумки, лишь бы они кончили сразу.
— Что ты имеешь ввиду?
Он издал короткий смешок. Потом еще парочку, словно услышал откровенную глупость.
— Дружище, — говорит он, — не в обиду сказано, но ты только посмотри на себя. Что в тебе уникально? Что ты можешь дать женщине такого, чтобы она потом сказала своим подругам: «Я трахалась с инопланетянином!»
— Ты прав, — отвечаю я, выпустив порцию густого дыма. — Нихуя!
Делаю глоток пива. Подношу сигарету к влажным губам. Новая тяга приятно согревает горло. Алкоголь уже успел отделить от моей жизни огромный кусок тревог и страхов, поэтому я особо не придаю значения словам моего корефана. Пусть себе распинается — это отдушина в его сложной жизни.
Я представляю, как он дрыгается на скользкой коже, натянутой на женский скелет. Жуть. Меня передёргивает. Надо выпить. Мало…
До дна!
— Ты куда так разогнался? — спрашивает Сергунчик. — Опять меня представил голым, хренов извращенец?
— У меня тот день никогда из головы не выйдет, — ставлю стакан на стол, медленно, сдерживая отвращение.
— Да-а-а, — тянет друган, — хороший был вечерок. Не желаете повторить?
— Нет.
Наблюдая за тем, как Сергунчику приходится ёрзать на стуле, чтобы хоть как-то кинуть взгляд в сторону Жанки, я всё же решаюсь задать ему риторический вопрос:
— Может, тебе одолжить?
— Нет, — он отвечает быстро, не раздумывая, словно забивает гвоздь одним точным ударом.
Ответ нисколько меня не удивил. Нет, ну вы можете представить себе такую выдержку? Я даю ему возможность взять тёлочку за рога и порешать все мужские проблемы, но он предпочитает изматывать себя, глазёнками стреляя в угол. Вроде, так монахи тренируют в себе самообладание. Точно не могу сказать, к чему это может привезти, но ни к чему хорошему это уж точно!
— И зачем ты себя так мучаешь? — спрашиваю я.
— Мучаю? Дружище, я работаю! Работа может отвлечь от всего.
Любой интернат тесно связан с местными организациями, поставляя дешёвую рабочую силу. Наш не был исключением. По достижению совершеннолетия, вас отрывают от койки и выпихивают в огромный мир, где правят товарно-денежные отношения. Самая чернушная работа, которую только можно представить, достанется тебе. Выбора нет, так как и нет представления о выборе. Пока ты живёшь за чужой счёт, ты не выбираешь.
Ты не выбираешь, что будешь есть на завтрак, на обед, на ужин.
Ты не выбираешь, какое бельё тебе постелить.
Ты не выбираешь, что будешь изучать, какие книги читать. За тебя всё выбрало государство. И работу.
Уборка сотни ржавых урн.
Соскребание с асфальта разлагающихся домашних питомцев, сбежавших от любви.
Выгрузка продуктов из грузовиков.
Травля птиц.
Травля крыс.
Каждую найденную пластиковую бутылку, заполненную мочой таксиста,