— Пойдём, сейчас всё сам узнаешь.
Когда к нам подошла мама, мы все вместе вышли на дорогу и направились в сторону центра деревни.
Глава 18
Пока мы с семьёй (поверьте, мне тяжело называть этих людей подобным образом, но что поделать) идем по песчаной дорожке устланной мелкими камушками и отходами животных, нам на встречу выходят люди из соседних домов. Люди выходят вообще из всех домов. Люди идут сзади. Люди идут впереди нас. У большинства на лицах негодование, у остальных — страх. Вся эта толпа шепчется в едином порыве, выдавая неразборчивые фразы. Речь одних накладывается на возмущения других и до меня доходят лишь редкие фразы, которые я с трудом могу разобрать: то, что сейчас происходит — не должно происходить. Эти самые “кровокожи”, как я понял, приходят осенью, а сейчас, судя по зелёным листьям и по вечно палящему солнцу — лето. С чем это связано — никто не знает.
Когда впереди показалась каменная дорожка, и до центра деревни оставалось совсем чуть-чуть, толпа забурлила. Хлынула в сторону как тысяча мальков, что в страхе прячутся от хищной рыбы. Люди сдвинулись на правую сторону, пропуская кого-то страшного и важного! Я присмотрелся, прищурился: по левую сторону от дороги показался всадник на коне. Он скакал нам на встречу, рассматривая толпу. Всадник был затянут в странные доспехи, кривые какие-то, бугристые, багрового оттенка. И лошадь — она тоже была всё покрыта чем-то напоминающую ту самую болячку, что мы отковыряли у коровы.
Мне было так любопытно, что я не мог оторвать глаз, мне хотелось рассмотреть доспехи в подробностях, в деталях, но отец отвесил мне подзатыльник. Несильный… Так, чутка волосы взъерошил.
— Отто, — говорит он шёпотом, — опусти глаза и смотри себе под ноги. Голову не поднимай! Понял меня?
— Понял, — я опустил глаза и начал разглядывать свои босые ноги, измазанные грязью. Да я весь был перемазан! Даже умыться не дали! Что за срочность то такая? Кто они?
Когда всадник проходит мимо нас, я слышу громкий стук копыт и булькающее лошадиное дыхание, как будто кровь ей затекает в носоглотку. Как мне это знакомо…
— Кто они? — спрашиваю я.
— Я потом тебе расскажу. Нас всё равно это не коснётся. И в будущем тоже. Я надеюсь.
Вот так всегда, живёшь себе живёшь, думая, что не коснётся, а хрен там! Пройдётся так, что мало не покажется. Не правильно он философствует. Надо быть готовым ко всему, к любой жопе, к любому говну!
А вот и пошли камни под ногами. Толпа уплотнилась, как в пригородной электричке рано утром, но двигалась ровным строем.
Мы дошли до центра деревни, и встали недалеко от колодца. Вот и “Щепка” недалеко, а вот та дорога уводит дворами к дому Роже, а та — в лес.
Толпа снова наполнилась возмущением, но покорна начала вытягиваться в ровную шеренгу. Два всадника, облачённые в такие же бугристые доспехи, бежали с двух сторон, выравнивая толпу.
Ну и духотища… В толпе это ощущалось в десять раз хуже — баня под палящим солнцем. А еще громкий стук копыт, достающий до меня. Я чувствую, как по камням бежит вибрация, окутывает пацана и волнами накрывает моё тельце.
Отец положил мне руки на плечи и выставил перед собой. Мать стояла рядом с ним. Я кинул взгляд налево — там также детей выставили вперед, с левой стороны — тоже самое.
Так-так-так… Попахивает каким-то ритуалом…
Из соседних дворов на площадь прискакали еще два всадника. Они слезли с лошадей и медленно пошли к толпе. Мне было их плохо видно, но то, что они делали, мне было знакомо. Выкинув вперёд руку, один из всадников шёл вдоль шеренги и над головами детей рисовал круги.
Вот всадники уже недалеко. Теперь я вижу их как на ладони, но лучше бы не видел никогда. Судя по выступающим грудям и упругим фигуристым задницам — это женщины. Их тела полностью покрыты коричневой коростой, грубой, с тонкими прожилками, тянущимися по всему телу от ног до головы. Словно их покрывает единый толстый слой болячки — коричневый, засохший с трещинами и буграми. Там, где суставы — болячки гладко стёрты и блестят, и ничто не сковывает движения всадников. Они идут спокойно, уверенно, ведут себя как захватчики. Оружия не видно, но, вполне возможно, что оставили на лошадях. А вдруг толпа взбунтует? Успеют они выхватить мечи или что там у них? Но, может быть, оружия и вовсе нет, и это всё (а я очень на это надеюсь), какая-то благотворительная акция?
Вот одна из женщин уже в десятке метров от меня. Её лицо скрывается под маской, на которой я вижу не только тонкие прожилки, но и диагональные порезы, напоминающие след от меча. Ни губ, ни носа, лишь глаза, утопленные в широких лунках её маски. Она кружит ладонью над головой очередного ребёнка, кидает взгляд то на его родителей, то на детей, что ждут своей очереди, и я слышу, как её дреды, а по-другому назвать это я не могу — длинные волосы, доходящие ей до соска, были скручены в острые сосульки, и, судя по всему, пропитаны кровью до состояния всё той же болячки. Так вот я слышу, как эти дреды скребут по её доспехам.
Причёска этой загадочной дамочки напомнила мне передачу про путешествия, в которой показывали африканских женщин из племени Химба. Помимо огромных сисек, что свисали до пупка, у них было кое что еще, что отличало их от других племён — женщины замазывали красной глиной свои длинные волосы, скручивая их в тонкие какашки. Я тогда пытался подрочить на голых африканок, но не смог; на самом интересном моменте передача оборвалась ебаной рекламой! Всегда! Словно делали это специально!
И вот, эта женщина в кровавом доспехе вращает головой и все эти твёрдые дреды громко скребут по её наплечникам, сыплясь с плеч на спину и с плеч на грудь.
Еще пару детишек, и она возьмётся за меня! А что если она увидит именно меня? Не Отто, а меня, глиста, солитёра, преспокойненько живущего в горячих кишках. Меня утешает мысль, что отец отправил Роже в лес только из-за её дара, а у меня ничего подобного нет! А значит — эта баба пройдёт мимо меня.
И вот, она уже готова подойти, как вдруг, на площадь врываются еще два всадника. Подбегают к нам, и один из них громко кричит, словно захлёбывается кровью: