— Заверните лепёшку и курочку, — вежливо попросил я.
Сплюнув очередную шелуху себе под ноги, она встала со стула. Отряхнула руки о замызганный фартук. И посмотрела на меня, как на бродягу, заскочившего отлить в ЦУМовский сортир, где пахнет розами и шалфеем.
— Курочку тебе? — и заходила ходуном от хохота.
— Не упадите на землю, там грязь осталась после свиней.
Она замерла. Нахмурилась.
— Чего тебе?
— Курочку.
Я запрокинул капюшон. Открыл свету юные глаза и красивую улыбку, которой одарил женщину.
Разглядев меня поподробнее, матрёшка чуть расслабилась. Улыбнувшись, спросила:
— Деточка, а монетки тебе дали родители? Или ты подзаборная? Для попрошаек у меня только горсть семян.
Тонко. Очень тонко.
Ну что, настало время мешочка приколов. Или пан или пропал! Я достаю мешочек, развязываю шнурок. Ухватив двумя пальцами засохший сосок, выуживаю его наружу. Протягиваю этой грубой бабе, ощущая неловкое чувство показавшегося на горизонте пиздеца.
Вначале матрёшка нервно оглянулась по сторонам. Уставилась на мои пальцы и начала внимательно рассматривать сосок. Потом с подозрением уставилась на меня. Заглянула в глаза. И смотрела, словно пыталась прочесть мои мысли. В отражении её огромных серых глаз я видел проходящих мимо людей, видел стоящий за спиной огромный прилавок, за которым шла продажа пошитых вещей, постельного белья, шкур животных.
Я вдруг дёрнулся, поняв, что она с несвойственной ей скоростью вырвала монету из моих пальцев. Быстрая какая! Рыночные женщины — это не просто люди, это сверх человеки, которые могут с лёгкостью заболтать, облапошить, обыграть любого, кто и близко не стоял с рыночной философии. Для них мы — людишки, ходячие кошельки, корм рыночной элиты. Вот и я сейчас — мелкая девчонка, попавшая в жесткой мир рыночных прилавков. Мне уже похуй на курочку, хрен с ним с лепёхой, тут бы с трусами остаться.
Держа монету в длинных пальцах, женщина покрутила её возле глаз. Внимательно присмотрелась. По её лицу я не смог определить: то ли она обомлела, то ли она не поняла моего юмора, и до последнего пыталась понять, что у неё в руках.
Я молчал. И уже подумывал дать дёру. Не к добру это. Чего она молчит? Чего она рассматривает? Надо валить отсюда! Это была плохая идея. Очень плохая идея с этим говном переться в люди, да еще и дать сосок в руки местного продавца, который, скорее всего, уж точно знает местную власть. И о чём я только думал…
Только я приметил в толпе узкую дорожку, по которой смогу слинять, как матрёшка отмочила такое, что я чуть не поперхнулся. Вернее, я поперхнулся.
Женщина взяла сосок в рот. Попробовала его на зубок, облизала языком. И расплылась в такой улыбке, что моя ладонь поместилась бы там целиком.
Какого хрена? Это хороший знак?
— Откуда он у тебя? — спросила она.
Я готовился к этому вопросу. Приходилась часто такое слышать.
Рукой я отодвигаю плащ в сторону, обнажая рукоять меча. Абсолютно легкомысленный поступок, но другого варианта я не увидел.
Приковав глаза к засохшей ладони моего меча, матрёшка пробормотала:
— Извините меня, я сразу вас и не признала.
Всё её лицо задрожало. Губы задёргались. Брови и веки прыгали как на батуте. Еще чуть-чуть и её хватит удар.
— Ничего страшного, — успокоил я женщину, хотя наблюдать за её нервной реакцией было забавно.
— Голубушка, я не смогу дать вам сдачи. Столько денег мне не заработать и за пять дней сбора урожая.
Любопытно. И сколько же это?
А что если, я стал миллионером⁈ Местным олигархом! Мэром, бля!
— Я возьму две лепёшки, курицу. Вернусь завтра, и возьму то же самое, но уже без оплаты. Пойдёт?
— А куда сложить? Корзинку взяла?
Не подумал…
— Забыл… ла…
— Корзинку завтра не забудь вернуть, — мило сказала женщина и согнулась пополам. Закряхтев, она полезла шуршать под прилавком. Затем выпрямилась, держа в руках плетёную корзину.
Первая лепёшка легла на дно корзинки, следом уселась курица, и закончили бутерброд последней лепёхой, накрывшей курочку.
— Может хмельного хотите? — предложила женщина, протягивая мне корзину. — Ваши то постоянно берут.
Я замер. Задумался. Я совсем забыл о таких прекрасных слабостях, что могут вмиг испортить жизнь, но и тут же сделать её чуточку веселей.
— А что предложите? — спросил я, проглотив слюнки.
— Есть настойка на клюкве, на мёде, на орехах…
После слова «настойка», у меня всё поплыло перед глазами. Чудовищная усталость, которую можно скинуть с тела лишь сном, вдруг стало приятной… Заработанной… Дух прохладного пива пощекотал глотку и быстро выветрился, навеяв приятные воспоминания.
… есть прохладное пойло на хлебе, — продолжала ласкать женщина мой слух.
— Прохладное?
— А то!
Она снова нагнулась. Массивное тело пропало за прилавком. Раздался стук глиняной посуды, бульканье воды. Когда она выпрямляется, в её ладони я вижу глиняную бутылку, покрытую утренней росой. Благодатной испариной! Конденсатом силы и удовольствия! Горькими слезами закодированных мужиков! На вид — литр. Мало!
— Еще есть?
— Нет. Надо утром приходить. Последняя.
Пиздит как дышит!
— И на том спасибо. Завтра утром прилечу.
Забрав покупки, я полетел домой. В горле приятно запершило, желудок жадно бурлил. На прилипающую от пота одежду я уже не обращал внимания, это были мелочи. Приятные мелочи жизни! Впервые за всё это время я ощутил себя живым. Испытал прилив хорошего настроения. Мысли о предстоящем вечере гнали меня по каменной дорожке как олимпийского бегуна гонит жажда заслужить золотую медаль. Я уже не обращал внимания на мозоли, на усталость, на боль в теле. Целью было как можно быстрее пересечь дверь дома, ведь в большой комнате, на столе лежал свёрток с папиросами.
ПОГНАЛИ!
О, да… Да-да! Холодное какое! И какое вкусное! Охренеть! Это просто напиток богов. Хорошо-хорошо, а что тут за сигаретки? Ого! Какой приятный табак. На вкус как отличная сигара со вкусом вишни… мммм…. И у меня их три штуки! Еще глоток… ух, и впрямь холодное! А курица! Ребята, какая курица! Я так и вижу, как утром ей отсекли голову, приготовили и продали мне… мясо так и тает на губах! МММ… О да… Да-да… Курить… Бляха, не чем прикурить! Нужен огонь! Так, а что за ебучая блестящая коробочка… так, иди сюда… бля, упала. Сейчас подниму, только сделаю еще глоток… ммм…. Да-да-да… ийк…