Ротмистр Михаил Николаевич Савицкий оказался «крайним» из всех полицейских чинов, которые должны были наблюдать за Толстым и доносить в Москву, а также отвечать за общественное спокойствие в Астапове.
Возможно, ротмистр понял, какую ответственность на него хотят возложить, а потому не спешил из Ельца в Астапово. 3 ноября он телеграфировал генералу Львову о том, о чем уже знала из газет вся Россия: «После второго звонка п. № 12 дочь Толстого, ввиду заявления врача о крайне опасном его положении, обратилась с просьбой к начальнику станции дать помещение. Таковое начальником и предоставлено в своей квартире за неимением другого».
В тот же день генерал Львов шифрованной телеграммой приказал ему самолично отправиться в Астапово с пятью жандармами. Но Савицкий медлил и оставался в Ельце, пока из Астапова не пришла телеграмма унтер-офицера Филиппова: «Прибыли корреспонденты Утро, Русское слово, Ведомости, Речь, Голос Москвы, Новое время и Петербургское Телеграфное Агентство. Завтра поездом 11 едет Астапово рязанский губернатор».
Ответ был такой: «Астапово. Унтер-офицеру Филиппову. Никому из прибывших на вокзал не проживать. Приеду завтра вечером. Кроме квартиры начальника станции в станционных зданиях никому не оставаться. В квартире Озолина жить только четверым раньше прибывшим. Ротмистр Савицкий».
Астапово уже кишело корреспондентами газет. С каждым прибывшим поездом их количество увеличивалось. Но где их было размещать? В Астапове не было даже гостиницы. Находившийся в Саратове управляющий делами Рязанско-Уральской железной дороги Матрёнинский, в чьем подчинении находилось Астапово, телеграфировал Озолину: «Разрешаю допустить для временного на один два дня пребывания корреспондентов петербургских, московских и других газет, занятие одного резервного вагона второго класса с предупреждением, что вагон может экстренно понадобиться для начавшихся воинских перевозок». Он также отправил телеграмму начальнику дистанции Рязанско-Уральской железной дороги на станции Астапово Клясовскому, чтобы тот подготовил для временной гостиницы отдельный дом, протопил его, оборудовал кроватями с бельем.
Но, получив телеграмму от своего непосредственного начальника Савицкого, полицейский унтер-офицер Филиппов запретил журналистам заселение дома и вагона. Обеспокоенный Матрёнинский, понимая, что ситуация на станции скоро станет неуправляемой, 4 ноября обратился телеграммой к Савицкому: «Ввиду исключительных обстоятельств покорно прошу не препятствовать нахождению на станции Астапово [в] общественных домах и вагонах прибывающих родных графа Льва Николаевича Толстого и посторонних лиц; в поселке поместиться затруднительно и даже невозможно». И Савицкий пошел на попятную. «Для помещения в полосе отчуждения лиц, имеющих паспорта, препятствий не встречается, – отвечал ротмистр, – прочих будет решено сегодня вечером на месте».
Четвертого ноября Савицкий заработал от своего генерала шифрованный нагоняй: «До сего времени ни разу не получил никаких сведений, как бы следовало делать ежедневно подробно почтою, в экстренных случаях по телеграфу, о том, что происходит Астапове. Ставите трудное положение перед штабом». Вечером Савицкий был в Астапове.
В течение восьми дней, с 31 октября по 7 ноября 1910 года, узловая станция Астапово Рязанско-Уральской железной дороги была «узловым» местом всей России.
Третьего ноября корреспондент газеты «Утро России» Савелий Семенович Раецкий сообщил в редакцию: «Телеграф работает без передышки. Запросы идут министерства путей, управления дороги, калужского, рязанского, тамбовского, тульского губернаторов. Чиновник особых [поручений] тульского губернатора приезжал, производил расследование. Семья Толстого забрасывается телеграммами всех концов России мира».
Умирающий писатель стал головной болью для местной власти. Рязанский губернатор князь Александр Николаевич Оболенский сделал попытку «убрать» Толстого со станции. Генерал Львов шифровкой приказывал Савицкому: «Телеграфируйте кем разрешено Льву Толстому пребывание Астапове станционном здании, не предназначенном помещения больных. Губернатор признаёт необходимым принять меры отправления лечебное заведение или постоянное местожительство».
Толстой стал головной болью и для руководства местной епархии. Заместителю министра внутренних дел генерал-лейтенанту Павлу Григорьевичу Курлову в Петербург пришла телеграмма от Оболенского: «Прошу сообщить, переговорив архиереем, можно ли местному священнику служить молебен здравии Толстого. Вчера его запросили, он не склонен согласиться. Посоветуйте не разрешать».
Из телеграммы можно понять, что вопрос о разрешении или запрете простому астаповскому священнику молиться о здравии Толстого решался на уровне рязанского губернатора, замминистра внутренних дел и петербургского митрополита.
Но весь этот огромный государственный механизм в конечном итоге замыкался на одном-единственном человеке, ротмистре Савицком… Он непосредственно отвечал за ситуацию в Астапове.
Как и в 1902 году, когда Толстой тяжело заболел в Крыму, Святейший синод оказался в сложном положении. Недовольство Николая II отлучением Толстого, принимая во внимание его возможную смерть, было очевидным, тем более что решение это в свое время было принято без участия царя. Премьер-министр Петр Аркадьевич Столыпин отправил в Синод своего чиновника особых поручений. Он стоял возле дверей, за которыми проходило экстренное заседание членов Синода по случаю ухода и вероятной смерти Толстого.
Четвертого ноября в Астапово пришла телеграмма санкт-петербургского митрополита Антония, того самого, который в 1902 году писал в Крым графине Софье Андреевне. Он умолял Льва Николаевича вернуться в Церковь. Но эту телеграмму Толстому уже не показали.
О реакции Николая II на конфликт Церкви и Толстого, к сожалению, известно из ненадежного источника – книги Сергея Труфанова (бывшего иеромонаха Илиодора) о Григории Распутине «Святой черт». В ней приводятся слова Распутина, говорившего с царем после смерти Толстого: «Папа (царь. – П. Б.) говорит, что если бы они (епископы. – П. Б.) ласкали Л. Н. Толстого, то он бы без покаяния не умер. А то они сухо к нему относились. За всё время только один Парфений и ездил к нему беседовать по душам. Гордецы они!»
Впрочем, тульский и белёвский епископ Парфений действительно посетил Толстого в Ясной Поляне в 1909 году, несколько часов разговаривал с ним и произвел на него самое благоприятное впечатление. Поэтому в октябре 1910-го именно Парфений был затребован Синодом в Петербург с докладом, а затем отправлен в Астапово с целью вернуть Толстого в лоно Церкви.
Его миссия не удалась. Парфений прибыл на станцию 7 ноября в девять часов утра, через три часа после смерти Толстого. Между тем он выехал из Петербурга 4-го числа. Его неторопливость, возможно, объясняется нежеланием владыки участвовать в безнадежном деле. Парфений знал, что у постели больного дежурит не Софья Андреевна, а Чертков и Саша, которые не допустят встречи Толстого с православным архиереем.
Парфений не хотел оказаться в неудобной ситуации, в которой поневоле оказался оптинский старец Варсонофий.
По поводу приезда Варсонофия в Астапово до сих пор существует миф, не имеющий к астаповской истории никакого отношения. Якобы, уходя из Ясной Поляны, Толстой думал вернуться в православие. Ради этого он поехал в Оптину пустынь, где хотел остаться послушником. Но гордыня не пустила его к старцам. Выгнанный из Шамордина приехавшей туда дочерью Сашей, он отправился в дальнейший путь. Но, оказавшись в Астапове, уже смертельно больной, он раскаялся и послал в Оптину телеграмму о желании встретиться с Варсонофием. Однако приехавшего со Святыми Дарами Варсонофия не пустили к Толстому Чертков и младшая дочь. Они же не пустили к Толстому