Белый спружинил от кочки – она ухнула в трясину, отчего прыжок получился смазанным, и клыки вскользь прошлись по перепонкам. Зато чёрные когти болотника взрезали в губу волка, и Белый, упав на брюхо, прикрыл морду лапой.
– Прочь, говорю! – взревело чудище. – Пожалеешь!
Разинутая пасть вытошнила тучу мошкары. Гнус взвился над Белым, набился в мех, вонзая под шкуру жалящие хоботки. Покатившись по грязи, Белый отбивался лапами и хвостом, кусал себя за бока, выгрызая крохотных насекомых – те нагло лезли в уши и глаза, и Белый на какое-то время почти ослеп. Его вёл только запах. Запах – и пульсация живого, исполинского тела. Брюхо – уязвимое место у каждой твари, будь то зверь или болотник.
Хвостом Белому удалось отбить удар гигантской лягушачьей лапы. Вздёрнув губы, он зарычал и бросился вперёд, вслепую. Лоб обрызгало гнилой водицей, зубы ткнулись в податливое и мягкое, под клыками лопнула тонкая кожица.
Воздух разорвал смертный вой.
Лопнув, брюхо истекло мутной жижей, головастиками, мелкими рыбёшками. Белый раздавил одну зубами, не ощущая вкуса. Вода прочистила зрение, и волк заплясал подле чудища, кусая то за прохудившийся бок, то за толстый, молотящий по кочкам рыбий хвост.
Не его добыча.
Не его территория.
И больше не его охота.
Прокусив тугую перепонку, Белый отпрянул, выжидая и стряхивая залепившую глаза тину. Чудище билось в судорогах, изливаясь чёрным торфом и стоялой водой. Горло набухало, внутри что-то беспрестанно толкалось, вспучивалось, лопалось гнойными волдырями. Отвращения не было, как не было и страха – в конце концов, и люди, и чудовища внутри выглядят одинаково. Потроха да кости.
Подловив момент, Белый прыгнул снова и впился клыками в разбухший глаз во лбу. Желейный шар брызнул соком. Чудище булькнуло, уходя в трясину – скрылось надорванное брюхо, перепончатые лапы, изъеденная пиявками грудь. Он уходил, но Белый не собирался так просто отпускать добычу.
Нацелив клыки, он подбирался к горлу.
И пропустил момент, когда хвост чудовища ударил его в живот.
Взвизгнув, Белый покатился по трясине. Рванулся – тщетно. Лапы увязли, точно неведомая сила удерживала его внизу. Ещё рывок – провалился по грудь.
Животный страх, смывший последние признаки разума, заставил Белого биться всё яростнее, но тем сильней держало его болото.
– Сдохнешь тут, – тяжело выдохнуло чудовище. – Пожру твоё мясо, насыщусь душою, тогда и залатается брюхо. Агх…
Умолкло, распластавшись по грязи. Рыбий хвост слабо подёргивался, уцелевшие глаза покрылись тёмной поволокой. Хлюпнув, болото разинуло гнилую пасть, и Белый вывалился из плена, как из кокона, и пополз по земле, подволакивая склеенные лапы и всё ещё нацеливаясь на дрожащее жабье горло.
Выстрел грохнул так, что заложило уши.
Белый знал этот звук. Помнил, как жалят шкуру крохотные пчелы, вылетающие из железной палки, которую держал теперь человек в высоких сапогах.
– Замри и не двигайся!
И Белый замер, потому что узнал голос – властный, не терпящий возражений. Понимание заворочалось в возбуждённом охотой зверином сознании, но голод ещё вёл вперёд, и где-то в чаще скрывалась девочка, напившаяся из медвежьего следа, и где-то брела законная добыча – молодая медведица в сопровождении пса.
Он пропустил момент, когда приблизился человек. Наклонившись над чудищем, поддел железной палкой жабью голову.
– Неудачная охота, Глот?
Чудище булькнуло, выхаркав комковатую слизь. Уцелевшие глаза моргнули под створчатыми веками, из нутра грянуло:
– Не я… пришёл. Ко мне… пришли…
– Не пришли бы, если б не напали на след. Кто был у тебя?
– Мать…
Слово послало вдоль позвоночника Белого мерзкую дрожь, в ушах отстукивало – мать, мать, Великая Мать!
Скрывалась в нём древняя, настоянная на крови тьма, и тяжёлая медвежья поступь, и стылый ужас, и разрывающая боль. Застонав, Белый сел на четвереньки, сквозь туман видя, как оголяются его бока, как осыпается шерсть и втягиваются когти.
– Чего хотела? – спросил человек.
– Найти… потомство… да только опоздала. Ворон уже вьёт гнездо… у Белого моря, на чёрных камнях, на рогах Сохатого… а где он летит… там вода превращается в гниль да отраву…
– Ты воду отравил?
– По вороньему наущению…
Человек наступил сапогом на вспучившееся горло. Чудище булькнуло, завращало лягушачьими глазами.
– Очистишь воду – оставлю в живых. Нет – придут за тобой не только перевертни. Высушим болота, по кочкам разнесём.
– И без того… уже… Без болот Лесу не жить…
– Не жить, – согласился человек, и Белый увидел его голубым глазом – мужчину в свитере с высоким горлом и накинутым поверх пальто, и видел желтым – бесформенный, пульсирующий сгусток энергии. Увидел и узнал. И, опершись на кочку, поднялся на слабые человеческие ноги. Было стыло, гадко, во рту всё ещё чувствовался гнилой привкус. Он утёрся ладонью.
– Оставьте, Сергей Леонидович, – произнес тихо. – Он очистит воду.
– Поручишься… чем? – простонал Глот.
– Словом, – ответил человек.
Он опустил ружьё и протянул ладонь. Болотный царь выпростал лапу, обхватил ею светящуюся руку Лазаревича.
– Что было… и будет, – пробулькал, – от сотворения и до конца… мира.
После ухнул на дно – болото заволновалось, вода закрутилась воронкой, брызнуло жижей и затянулось. Только на месте, где был Глот, выросли крепкие, поросшие осокой кочки.
Выпрямившись, Лазаревич сбросил пальто и подал его Белому.
– Прикройся.
– К-куда… теперь? – от холода зуб на зуб не попадал, и Белый закутался в одежду, стыдясь и наготы, и недавнего срыва.
– Домой, – устало ответил Лазаревич. – Погулял и хватит. В подробностях теперь расскажешь, до чего доохотиться успел.
Белый упрямо мотнул головой.
– Торопиться надо. Сами слышали.
– Охотничья ночь долгая, – пожал плечами Лазаревич. – В Лесу она вечность, а в мире – минуты не пройдет.
И стал Лес не Лес, а стены в бумажных обоях, луна – фонарем, а кочки – ковром. Сев по-турецки, Лазаревич вытряхнул на ладонь сигаретную пачку, чиркнул зажигалкой и приготовился слушать.
Глава 30
Возвращение
По возвращении Белый трижды хотел позвонить Оксане, но трижды сбрасывал звонок. Что он скажет ей? Что скажет женщине, чья кровь всё ещё горчила на языке? Женщине, по следу которой шёл, чтобы насытиться её плотью? Жёг стыд, оправданий не находилось, и Белый крутил и крутил в пальцах телефон, поглядывая на экран – вдруг позвонит сама, вспомнит? Смартфон молчал. Лазаревич копался в компьютере, одну за другой открывая страницы, сохранённые в кэше. Социальные сети, Википедия, какие-то магические сайты, база данных двоедушников – в ней Белый заметил себя самого, номер штрихкода, полную биографическую справку.
Когда он изменился, штрихкод послал Лазаревичу тревожный сигнал. По нёму, как по сигналу маячка, Сергей Леонидович отыскал Белого на болотах. Не успел бы – кто-то, возможно, умер бы в тот момент.