От накатившего ужаса у Оксаны заныли зубы.
– Стой там! – прокричала она. – Ради бога, стой спокойно и держись подальше от тех людей! Слышишь?! Я сейчас же иду к тебе!
На трясущихся ногах она начала пробираться через кипящую реку. Люди в чёрных капюшонах внимательно следили за каждым ёе шагом.
Глава 26
Мать дающая, мать забирающая
Когда соседка открыла дверь, её глаза сделались оловянными и пустыми, губы разошлись, обнажая бурые старушечьи зубы. Она хотела закричать, но издала горлом только булькающий звук, и Мара беспрепятственно толкнула старуху в грудь, проникая вслед за нею в квартиру.
– Если вам помощь нужна, голубушка, я сразу… – успела прошамкать старуха.
– Нужна, – подтвердила Мара. – И поможешь мне ты.
Медвежьи клыки сжали сухую шею. Хрустнули, перемалываясь, позвонки. Старуха мелко засучила ногами, отдавая медведице кровь и жизнь. Глаза бешено завращались, потом остекленели.
Старое мясо было жестким, и Мара давилась, глотая жилы и жир, лакала шершавым языком отвратительную стариковскую кровь, жевала сухожилия, ломала хрящи, напитывая чужой силой своё искалеченное тело. Да проку со старухи? Годы её – закатные, ни сладости в них, ни мощи. Того и хватило, чтобы мелкие раны залатать.
Остатки Мара сгребла в мясной ком и бросила в ванну, испещрённую пятнами ржавчины, оттёрла туалетной бумагой лицо, грудь и руки. Порывшись в аптечке, достала пластырь и долго прилаживала его к зияющей на месте глаза дыре. Поверх нацепила старухины очки с затенёнными стеклами, напялила безразмерную кофту и юбку, а волосы привычно собрала в пучок.
Душила злоба, под ложечкой грызла неуёмная тоска. Проклиная бывшего муженька, Мара рыскала по шкафам и комодам. Ноги не держали. Подтягиваясь на руках, она рычала, вытряхивая ящики с бесполезным хламом, тонометром, старыми фотографиями, бельём. Шипела забившаяся в угол кошка. Поймав её за хвост, Мара поднесла извивающееся животное к широко распахнутой пасти и заглотила её целиком. Сыто рыгнув, выплюнула крохотный шерстяной комок, затем продолжила поиски.
На верхней полке нашла схрон – шестьдесят тысяч гробовых, всё в мелких купюрах. Скатав в рулон, перетянула резинкой для волос, спрятала в карман и только потом позволила себе отдышаться.
Ворон отправился за Оксаной-змеюкой, это она знала точно. Найдет её – может напасть и на внучкин след, а внучку Мара отдавать не желала. Этот трупоед высосет её душу, напитается силой звериной да птичьей, изорвёт плоть Великого Сохатого, а кости унесёт в новое Гнездо – тогда конец прежнему миру.
Мара помнила время, когда все поклонялись ей.
Лёжа в заваленной камнями, пронизанной исполинскими корнями берлоге Мара слышала, как мелеют моря и рождается суша, как умирают голосеменные, как отступают торфяные болота, а на смену исполинам приходят теплокровные. Они вырезали из камня её маленьких двойников – женщин со свисающими грудями и вечно беременным брюхом. Идолов оставляли в пещерах, ещё не знавших огня, под корнями секвой, поклонялись им, как маленьким и злым божествам, и мазали лица кровью. Женщины, обряженные в меха и перья, плясали у берлоги и подносили младенцев, даруя Маре новые годы и новую силу, за это она научила людей добывать сладкие коренья и взращивать злаки. Мужчины, содрогаясь в сладострастных конвульсиях, роняли семя в почву, и глубоко внизу Мара ловила языком этот жизненный эликсир, насылая долгожданные дожди и позволяя году выдаться плодородным. То было время расцвета, время её триумфального правления. Великая Мать – так звали её тогда.
Кем она стала теперь?
Искалеченной, униженной и слабой старухой.
Мара привалилась спиной к подоконнику и следила, как сгущаются первые снеговые тучи. Зажигались и гасли уличные фонари. Хлопали двери, впуская людей в их крохотные тёплые жилища. Где-то работал телевизор. Где-то раздавались шаги. С грузовика стаскивали наполненные чистой водой пятилитровые пластиковые бутыли. Потом их свалят в мерзкую кучу, где будут сновать псы и кружить падальщики. Снег растает, ручьи унесут пластик в реки, оттуда – в моря. Мусор наводнит когда-то нетронутую, дарующую жизнь воду, превращая её в мертвую. Нефтяные пятна, точно зараза, расползутся по миру, и там, где плодилось зверьё, останутся кости и сушь.
Так будет. Так видела Мара уцелевшим глазом. И как же глуп окажется Ворон, надеющийся поживиться на человеческой грязи. Однажды люди раздавят и его. Когда умрет Сохатый – мир неизбежно придёт к упадку.
Мара делала всё, чтобы стало иначе: предала Лес, понесла от птичьей крови, и теперь Оксанка-шалава интересовала её меньше всего, а важна была Альбина. Может, и хорошо, что девчонка – дура. Её разум податливый, рыхлый, как чернозём. Его будет легко подчинить, и будет у Мары и новое тело, и звериная сила, и птичья хитрость.
Глазом она прозревала будущее, нюхом чуяла близость свежей крови.
Подтянувшись на руках, глянула в окно.
На углу дома гоготали мальчишки, делясь своими глупыми подростковыми секретами. Один был человек, над головой другого слабо мерцала аура ещё неинициированного двоедушника.
Мара заметалась по квартире, рылась в старушечьем хламе. Нашла старый кнопочный телефон – ладони жгло прикосновение к электронике. Бездушная машинка, созданная человеческими руками, изводила первобытную, израненную душу Великой Матери.
С трудом приоткрыв форточку, она ждала, пока мальчишки распрощаются, и просила Великомученика Христофора, чтобы двоедушник направился в сторону её окон.
Сегодня Лес был милостив к ней.
Подождав, пока мальчишка приблизится, Мара бросила телефон в грязь.
– Ой! Беда! – запричитала она, подпуская в голос плаксивость. – Люди добрые! Помогите!
Мальчишка закрутил головой, пытаясь разглядеть в грязном стекле заплаканное лицо.
– Это ваш? – он поднял телефон.
– Кто? Не вижу! – прохныкала Мара. – Уже сколько лет ничего не вижу! Звонила дочке, связь только у окна и ловит, а сама старая, ноги не ходят. Ох, выронила телефон, будь он неладен!
– Вот, возьмите, – паренек подошёл к окну, привстав на цыпочки и стараясь дотянуться до форточки.
Мара, кряхтя, просунула пальцы. Шарила, шарила, подцепила пластиковый корпус и не удержала, выругалась:
– Курица я слепая! Сыночек, ты поднимись ко мне, а? Христом Богом прошу! Телефон-то и не ценный вовсе! Рухлядь одна! Только годится, чтоб доченьке звонить, а денег за него не взыщешь!
– Как вы только могли о таком подумать! – возмутился мальчишка. – Вы в какой квартире живете?
– Тут, сразу первая справа. Ох, спаситель мой! Я уж отблагодарю, как смогу!
Кивнув, мальчик направился к подъезду.
Мара поползла в коридор, подволакивая онемевшие ноги. Двери она не запирала, потому возиться с замками не пришлось.
– Ты