Всё так же держась за спинку кровати, Белый поднялся. Ступни холодил дощатый пол, из которого то тут, то там проглядывали корни деревьев. Над храпящим соседом порхали ворогуши, белыми мотыльками садились на его губы – утром у него разойдутся швы или произойдёт выброс желчи в желудок, и вряд ли кто-то додумается искупать больного в отваре липового цвета. На всякий случай Белый смахнул ворогуш полотенцем и дважды произнес:
– От больного откачнись!
А после тщательно вытер ладони простыней, чтобы ворогуши не пристали уже к нему.
Сосед заворочался, всхрапнул и приоткрыл воспалённые глаза.
– Это сон, – сказал Белый. – Но на всякий случай переодень пижаму, а эту сожги.
Он обогнул кровать, и стены разошлись, пропуская Белого в Лес.
Здесь тоже стояла ночь. Пели кузнечики. Босые ноги по голени тонули в тумане. Не было больше ни преград, ни посторонних взглядов, только простирающиеся до самого горизонта сосны и беззвёздное, укрытое облачным одеялом небо.
Запах манил вперёд – запах рябины и перьев. Увитая плющом лестница вела на три пролёта вверх. Там, в паутине трубочек капельниц и проводов систем жизнеобеспечения, роились горячки и потрясухи – сосали чужие болезни.
Реанимация. Заповедник лёгкой добычи.
Вспомнилась байка про упыря, устроившегося ночным санитаром в больницу, чтобы иметь доступ к свежей крови. Белый верил в неё: в конце концов он и сам промышлял по первости охотой на больных животных, а позже всерьёз задумывался о поступлении в медицинский. Теперь, находясь к добыче так близко, опасался нового срыва, поэтому время от времени царапал раненый бок – боль отрезвляла.
Ветер швырнул в лицо горсть пожухлой листвы, по ногам потянуло холодом.
Белый хотел перешагнуть порог, сложенный из мелкой озёрной гальки, но почему-то не смог, будто наткнувшись на невидимую преграду. Вытянув руку, провел перед лицом – воздух пошёл рябью и угрожающе загудел.
Его не ждали.
Больница была построена руками человека. И пусть уступала натиску Леса, но всё же оказалась заговорена от колдунов и перевертней. Нечистый дух не мог попасть в жилище без приглашения, поэтому в отдел уголовного розыска его провела Астахова, в Оксанину квартиру – сама Оксана, в травматологию его доставили санитары. Но кто пригласит его теперь?
Раздувая ноздри, Белый шумно втягивал запахи: мочи, крови, лекарств и осенней сырости. Он не сразу понял, почему здесь так холодно и сыро – запахи Леса сбивали, – но, вглядевшись во тьму, увидел распахнутую створку окна.
И мальчика, стоящего на подоконнике.
Сначала он был повёрнут спиной, так что из-под просторной одноразовой рубашки чернели ягодицы – все в синяках и пролежнях. Потом обернулся, показав осунувшееся, будто постаревшее лицо, исчерченное гематомами.
– Никита, не бойся, – сказал Белый. – Я из полиции. Меня зовут Герман Александрович. Ты позволишь войти?
Мальчик молчал. На сгибах локтей темнели кровоподтёки от капельниц, правая рука покоилась на перевязи.
– Мы просто поговорим, – Белый примирительно поднял ладони, показывая, что он чист, бояться нечего. – Как ты чувствуешь себя? Я рад, что тебе уже лучше, но, может, не стоило вставать с постели? Хочешь, я позову медсестру?
Мальчик переступил с ноги на ногу. У его щиколоток вились пылевые смерчи, по выпирающим ключицам ползали потрясухи.
– Мне нужно знать, кто сделал это с тобой. Помнишь, как оказался в Лесу?
– Да, – с усилием вытолкнул мальчик, и вместе со словами выхаркнул птичий пух.
– Позволь мне войти, – повторил Белый, прижимаясь к невидимой изгороди и почти не ощущая электрических покалываний на коже. – Тогда больше никто не тронет тебя, обещаю. Мне нужно знать, как выглядел тот человек. Ты помнишь, как он выглядел?
– Да, – повторил мальчик и задрожал. – Только вы не из полиции.
– Честное слово!
– Вы пахнете волком!
Ветер взъерошил слипшиеся вихры, и мальчик придвинулся к краю подоконника.
– Вы пришли оттуда же, откуда обычно приходят чудовища, – проскулил он. – А я больше не хочу. Не хочу видеть кошмары! Не хочу слышать! Они зовут меня… всё время зовут. Ждут меня там, внизу…
– Кто?!
– Чудь.
Качнувшись, мальчик ухватился здоровой рукой за раму, босые ноги заелозили по скользкому пластику.
– Никита, стой! – Белый ударил ладонью в преграду. Вибрация отозвалась в костях, шов разошелся с края, и повязка сразу намокла. – Разреши мне войти! Прошу! Обещаю, я помогу тебе!
– Никто не поможет.
– Никита, не делай этого!
Мальчик зажмурился, мотнул головой.
– Белоглазая чудь под землю ушла, – всхлипнул он. – И я тоже туда пойду.
Отпустив раму, соскользнул вниз.
Белый закричал, ударил плечом в изгородь, но его тут же отбросило назад. Затылок обнесло болью, мир потемнел, но в надвигающейся мгле сквозь стены и Лес он видел, как падает мальчик – полы рубахи хлопали на ветру, словно птичьи крылья, а ветер бросал в лицо перья и пыль.
Глава 12
Медвежье молоко
Город поймал Мару в капкан. Куда бы она ни направилась, как глубоко бы в чащу ни ныряла, всю равно оказывалась на Невском, или у «Лахта-центра», или возле Балтийского вокзала. Вызывая в костях болезненную вибрацию, на глубине грохотали вагоны метро, а фонари резали глаза, привычные к полумраку.
Город был ловушкой, созданной человеческими руками. Ловушкой, опасной для большой медведицы. Вот почему Мара не покидала его последние тридцать лет.
Тяжело дыша, она повалилась на скамью, где разрыдалась от жалости к себе и ненависти к дочери. Дрянь знала, куда сбегать. В городе мать легко дотянулась бы до неё, как дотягивалась всегда: и когда Оксана ночевала у подруг, и когда путалась с музыкантишкой, и когда лежала на сохранении. Звериное чутьё всегда выводило Мару на следы непутёвой дочери. Теперь же, если верить сороке-паскуде, Оксана, наконец, оказалась вне досягаемости. От этого невыносимо пекло в груди, а ногти до кровавых борозд впивались в ладони.
– Женщина, вам помочь?
Мара подняла заплаканное лицо.
– Помоги себе сам, мудила! – остервенело прошипела она. – Чего надо? Кошелёк у меня увести? Всю пенсию отобрать?
– Да что вы! Я просто…
– Всем вам, кобелям, одно только от баб и нужно! Не деньги, так это! – Мара сорвалась на визг, до боли ухватив себя за спрятанную под пальто грудь, и прохожий сбежал, опасливо косясь через плечо.
Она могла бы нагнать его здесь же, в Михайловском саду, где под фонарями такие же шалавы, как Оксана, позировали с охапками листьев. Их идиотский смех вскрывал Маре голову, как консервную банку. Она мстительно улыбалась, когда думала о быстротечности глупого человеческого счастья. Кого-то через пару лет обрюхатит сожитель и сбежит, кто-то подхватит вирус, кого-то собьёт пьяный водитель. Мудак-прохожий завтра узнает, что ему изменила жена, и их развод