Я почувствовал, как энергия сцены изменилась. Гитары снова нашли свою линию, барабаны выбили чёткий ритм, вся группа буквально ощутила новую волну уверенности. Музыка ожила… но проблема в том, что партию Князя нельзя было заменить партией Горшка, по крайней мере, конкретно в этой песне. Не успел я об этом подумать, как…
— Знаю я… ничего в жизни не вернуть…
Неожиданно для меня к нам подключился Карл, причем всё ещё в образе Владимира Кузьмина. И его голос, черт возьми, идеально лег в партию Князя.
Толпа взорвалась во второй раз, и теперь уже все до одного зрители радовались по-настоящему.
Это был триумф, уже никто не сомневался — номер спасён. Зал гудел, как перегретый котёл, в котором кипит лава. Люди двигались в такт музыке, подхватывали мелодию, откликаясь на каждый аккорд. Всё шло по нарастающей, и теперь номер уже нельзя было остановить — он разгонялся, подчиняя себе каждого в зале.
Музыка усиливалась, гитары били мощными аккордами, барабаны держали жёсткий, отточенный ритм, а наши голоса резали воздух, спаивая воедино эмоции, драйв и движение.
Когда настал момент для припева, всё, что было раньше, показалось лишь разогревом перед настоящим взрывом. Зал запел, их голоса слились в единый мощный хор, захлестнув сцену волной звука.
— РАЗБЕЖАВШИСЬ, ПРЫГНУ СО СКАЛЫ!
Мой микрофон был уже не нужен.
Сотни людей, не сговариваясь, пели так, как будто это был их личный гимн, их крик в бесконечность.
Толпа ревела, подхватывая каждую строчку. Музыка больше не принадлежала только сцене — теперь это была неотделимая часть всего зала, пульсирующая в ритме бешеной энергии. Люди выкрикивали слова, не заботясь ни о чём, кроме того, чтобы отдать себя этому моменту полностью. В их глазах горел восторг, они были поглощены энергией песни, ещё свежей, но уже успевшей стать бессмертной, и полностью растворившись в ритме.
Молодёжь в первых рядах подпрыгивала, скандируя каждую строку, кто-то вскидывал руки вверх, а кто-то, не выдержав, просто закрывал глаза и пел, будто сейчас не существовало ни мира вокруг, ни проблем — только эта песня, только этот момент.
Но среди всей этой ярости и восторга я заметил движение у бокового прохода. Кто это — сомнений не оставалось. Рубанов. Он не кричал, не суетился, не делал резких движений. Он просто стоял в тени и быстро, резко, но чётко размахивал руками, подавая сигналы. Его лицо оставалось невозмутимым, но глаза говорили о другом. В них застыла злорадная решимость, смешанная с напряжением. Он не сдавался, а тянул время, дожидаясь нужного момента для последнего удара.
Я проследил за направлением его взгляда и сразу понял, что именно он задумал. Дима, мой двуликий сосед, стоял у пульта, его пальцы уже лежали на регуляторах громкости. Это был не случайный жест, не запоздалая реакция — он точно знал, что делает. Он уже был частью этого плана.
Я рванулся вперёд, но не успел. Внезапно гитары провалились в пустоту, барабаны заглохли, а микрофоны смолкли, оставляя лишь глухое эхо голосов. Музыка оборвалась.
Зал замер, люди переглядывались, кто-то оглядывался в сторону сцены, пытаясь понять, что произошло.
Музыканты тоже замерли, сбитые с толку, барабанщик машинально ударил по тарелке, но та осталась практически немой. Всё, что было мощным водоворотом эмоций, вдруг зависло в воздухе глухой тишиной.
Я не медлил. Сорвавшись с места, перепрыгнул через усилитель, толкнул стойку с проводами, буквально проломился за кулисы, не замечая, кого сбиваю с ног.
— Что случилось⁈ — бросил я одному из звуковиков, не сбавляя шага.
Тот даже не сразу понял, что я обращаюсь к нему, потом резко кивнул в сторону аппаратной.
— Кто-то отключил основную линию!
Я уже знал, кто. Осталось только добраться до него. Влетев в дверь аппаратной, я увидел Диму. Тот стоял перед пультом, его пальцы всё ещё лежали на регуляторах громкости. Он не успел даже моргнуть, когда я, не раздумывая, врезал ему под дых. Воздух со свистом вышел у него из лёгких, он согнулся пополам, судорожно хватая ртом воздух.
— Где звук⁈
Дима захрипел, отшатнулся, пытаясь опереться о стол. Его глаза метались, он искал, что сказать, но я не дал ему шанса. Схватив его за воротник, впечатал спиной в стену.
— Включи! Включи звук, гад!
Дима закашлялся, попытался что-то сделать, но уже было поздно. Я развернулся и замер, наконец, уловив, что происходит.
Зал не остановился, люди продолжили петь. Без музыки и микрофонов. Без всего.
Хор голосов сотрясал стены, заполняя собой весь зал.
Люди будто и не замечали, что музыка исчезла. Они не ждали, когда кто-то вернёт им звук, не пытались понять, что случилось. Они просто пели, и это было мощнее любых усилителей, громче любых микрофонов. Их голоса слились в единый могучий гул, который пробирал до костей. Аппаратура могла замолчать, но музыку было не остановить.
Я на секунду замер, осознавая, что только что произошло. Дима, до этого пытавшийся хоть как-то оправдаться, теперь тоже смотрел на зал, стиснув губы. Его пальцы дёрнулись, но было поздно — его работа уже не имела никакого значения. Всё, на что он надеялся, рассыпалось в пыль. Я схватил запасной провод, подсоединил микрофон напрямую к усилителю, не разбираясь, правильно ли всё делаю, и, перекрыв собой пульт, выкрикнул в зал:
— Еще раз, вместе!
Хор голосов прозвучал в ответ.
Звук вернулся. Гитары рванули мощным аккордом, барабаны ударили с новой силой. Но я знал — даже если бы они не включились, шоу бы продолжалось.
Я медленно повернул голову и посмотрел в сторону прохода. Рубанов стоял неподвижно. Он не отступил, не бросился прочь, но его лицо буквально исказилось от изумления. Он схватился за голову, словно не понимая, как же его план рухнул. Он сделал всё, чтобы сорвать концерт — и всё же он состоялся.
Толпа ревела. Овации сотрясали стены, на сцене панки переглядывались, меня хлопали по плечу, не скрывая эмоций. Это уже не был мой проект, мой концерт. Это был наш концерт в самом прямом смысле. Концерт всех людей.
Я перевёл взгляд на комиссию. Лев качал головой, на его лице застыла лёгкая усмешка — он явно не ожидал такого финала. У Клары на щеках вспыхнул румянец. Эдуард сидел, скрестив руки, но в её взгляде его читалось нечто большее, чем просто профессиональный интерес. А главное — Ольга Васильевна… она пела.
Песня стихала, последние аккорды таяли в воздухе. На секунду зал застыл,