Возле печи в бараке было жарко. Я скинула куртку и шапку, взлохматила мокрые от пота волосы. Рядом со мной на лавку опустился Ермол.
— Жива, хозяюшка? Как доехали?
— Ни разу с лошади не свалилась, — вяло ответила я.
— Вот и славно. И куда спешила? Довез бы я тебя ничуть не хуже, чем братца.
— Мне казалось, что чем быстрее, тем лучше.
— А толку-то? Час-другой уже ничего не изменит. Те, кто помер, уже не проснутся. Спешить на свадьбу надобно, а не на похороны.
Я скривилась, едва сдержавшись, чтобы не показать этому мудрецу язык. Он прав, конечно. Я могла бы с комфортом доехать в экипаже. Все равно сижу тут без дела. Но… Зато я уверена, что с Казимиром все в порядке. Нет, я не жалела.
Хозяин с Ильяном вернулись спустя несколько часов, промокшие и перепачканные глиной с ног до головы. У братца даже на носу разводы были, да еще перчатки он где-то потерял и, кажется, обморозил руки. Но ничего, улыбался, не ныл. Видимо, по душе ему такая работа. Может, когда-нибудь Ильян мне добрым помощником станет?
— Дара, налей супа мужчинам, — попросила я повариху, с которой, конечно, уже познакомилась. — Ну что там?
— А бес его знает, — вздохнул Казимир. — Доски и в самом деле крепкие, свежие были. Может, и подрубили, да только теперь уже не поймешь. Даже дознаватели не найдут ничего, там же глина.
— И что теперь?
— Да ничего. Мертвых хоронить, раненых лечить. Карьер закрывать немедля. Вы домой езжайте, я тут сам.
— Я с тобой.
— Золотце мое, обещаю, что вернусь целым и невредимым. Хочешь, Ильяна мне оставь, ему тут дело найдется. А сама не мерзни, поезжай с Ермолом.
Я, конечно же, заупрямилась, и Казимир махнул рукой. Некогда ему было со мной спорить. Поэтому домой мы возвращались по темноте, все злые и уставшие (кроме Ермола, этот-то всегда всем доволен). Ехали медленно, следом ползла еще телега с ранеными. А куда их? Им тепло и уход нужен, а до усадьбы-то всяко ближе, чем до Большеграда. Казимир справедливо рассудил, что домой их лучше вернуть твердо стоящими на двух ногах, дабы не добавлять тревоги семьям.
Ах, если бы мой отец когда-то работал на Долохова! Возможно, и не умер бы так глупо.
Начался дождь, что не прибавило никому настроения. Хорошо, хоть не ливень, а так — холодная мелкая морось. Я подняла воротник и покрепче прижалась к Казимиру. Он нашел, во что переодеться, был сух и горяч. Обхватил ручищей своей за плечи, поцеловал в висок, и сразу полегчало.
Хорошо, что он меня не ругает, хоть я вела себя неразумно. Странно, и почему я его боялась раньше? Он же никогда на меня зазря даже голос не повысил, а на все дерзости лишь смеялся. Бережет меня Казимир Федотович, заботится. Я уж думать начинаю, что он меня тоже… любит. Просто не в его характере про чувства свои разговаривать.
А дома начались суета и волнение. Размещали раненых, матушка заставляла заледеневшего Ильяна принять ванну, Устина громко требовала, чтобы мы с Казимиром поужинали и выпили на ночь молока с медом. Словом, полная благодать. Я от ужина отказалась, Казимир отправился сразу в уборную. А когда он оттуда вышел в своем любимом халате, то обнаружил меня в своей постели. Не успел даже рта раскрыть, как я заговорила:
— Надо соблюдать приличия. Ты представил меня своей женою, значит, пока в доме чужаки, спать будем вместе.
— Так они на первом этаже и вообще лежат. И не встанут, пока доктор не приедет.
У него подозрительно подрагивали плечи, но взгляд был совершенно серьезен.
— Ну и что, что лежат! Думаешь, для сплетен много нужно?
— Не буду спорить, Мари. Конечно же, ты права. Кстати, а почему Марьяна?
— А?
— Ты назвалась Марьяной Игнатьевной.
— Так это имя мое. А Марушкой меня родители кличут… Кликали.
— А в ратуше тебя как Марушку в метрическую книгу записали, — крякнул Казимир. — Что же выходит, и не жена ты мне?
— Еще как жена, — заверила я его. — Разве есть разница?
— Весьма существенная. Нужно будет ехать исправлять, — он нахмурился, вздохнул и сбросил халат. Я даже зажмуриться не успела. Одна радость, что он был в кальсонах, а не весь голый.
Кровать прогнулась под тяжестью мужского тела. Я лежала тихо как мышка и пристально разглядывала потолок. Казимир погасил светильник.
— Ты все-таки меня боишься.
— Ни какпельки.
— Тогда иди сюда.
И он сграбастал меня своими ручищами и прижал к горячему боку. Я уткнулась носом ему ему в волосатую грудь, чихнула и недовольно заворочалась.
— Медведь ты, как есть медведь. Огромный и пушистый.
Он тихо фыркнул.
— Раз уж все равно пришла, так хоть на ночь поцелуй.
Сердце у меня замерло, а потом пустилось вскачь. Неужели мы вот сейчас… Не время, наверное! Может, и не место даже. Хотя если все время думать о том, когда можно, а когда нет — этак я до лета невинной девицей останусь!
Поэтому я, отбросив сомнения, приподнялась и вслепую, в темноте нашла сначала его колючий подбородок, потом щеку, потом — губы. Он позволил себя целовать… но и только! Нет, это совершенно невыносимо! Я грубо пихнула его в грудь и прошипела:
— Да что ты меня опять дразнишь?
— Я? И не думаю.
— Где моя брачная ночь?
— Золотце, сегодня был сложный день. Замерз, устал как собака, расстроен очень. Не хочу тебя разочаровать.
Я заскрипела зубами. Хотелось многое от злости наговорить: и про то, что он, видать, и вовсе не знает, что делать с женою, и про то, что уже второй месяц лишь обещает, и про то, что он не разочаровать не хочет, а просто… меня не хочет. Но я прикусила язык. Во-первых, в глубине души я знала, что не права. А во-вторых, меньше всего на свете он заслужил подобных упреков.
Ну да. Он и в самом деле устал. И мне стоит потерпеть и вести себя прилично, как и положено скромной и кроткой жене.
Глава 25. Супружество
Проснулась я от неспешных, ласковых поцелуев. Распахнула глаза и узрела лицо Казимира — близко-близко. Его губы прильнули к моей шее,