Летом, в тот же день, когда была у Маши в клинике, я позвонила Чумаку.
— Вот как? — сказал он выслушав невозмутимо. — Ну что… сдавайте анализы, приходите, будем думать.
Какими-то хитрыми комбинациями он пристроил меня на сохранение в институт Отта, причем по ОМС. И лечащего врача сам выбрал — свою бывшую студентку. С меня там пылинки сдували. Но как я туда вошла, больше уже и не выходила. Только с Кешкой в садик, на скамеечке посидеть.
«Как, опять⁈» — всплеснула руками директриса, когда я позвонила и сказала, что ложусь в больницу, откуда надеюсь сразу в декрет.
«Ну извините, Елена Петровна, — без всякого сожаления ответила я. — Так вышло».
Никто ничего не гарантировал, разумеется. Но, как сказал Чумак, на этот раз шанс был.
Программу-минимум назначили ту же: дотянуть хотя бы до шести месяцев. Подошел к концу третий — я прислушивалась к себе каждую секунду, все то время, пока не спала, а может, даже и во сне. Как только первый рубеж был пройден, стало немного спокойнее, хоть я и не обольщалась.
Кешка успокаивал. Нет, он не убеждал, что все будет хорошо. Просто говорил, что будет рядом, что бы ни случилось. Вот это как раз и успокаивало.
Заявление мы подали через Госуслуги, после чего он пошел в загс и оформил выездную регистрацию. Для этого даже взятку давать не понадобилось, оказалось, достаточно справки из больницы. В назначенное время приехала тетка и расписала нас в комнате для выписки новорожденных. В последний момент я пришла в ужас, что выходить замуж придется в ночнушке и в халате, но Кешка и об этом позаботился: привез платье, туфли и цветы.
«Ну мы же должны будем показать Маше красивое фото с регистрации», — сказал он.
«Которой Маше?» — уточнила я.
«Обеим».
Почему-то мы оба были уверены, что будет девочка. Маша. Когда узи это подтвердило, Кешка едва не прыгал от радости. Ломанулся покупать девчачьи платья и кукол, но я остановила. Не то чтобы боялась сглазить, но слишком больно потом было бы все это раздавать… если бы снова не получилось. Договорились, что все детские покупки только после родов.
Еще никогда время не тянулось так медленно. Я убеждала себя, что должна наслаждаться каждым отпущенным мне днем нормальной жизни. Но этому надо было учиться — брать от нее все сегодня, не откладывая на потом. Да, для любого человека завтра могло не наступить, и я каждый раз волновалась, когда Кешка уходил в рейс. Однако для меня все было определено намного прозрачнее, чем для большинства людей.
Рано или поздно, но инвалидность догонит — если, конечно, не умру до этого момента. Мне нужно было привыкнуть к этой мысли, сжиться с ней, подготовиться и морально, и физически. А до тех пор проживать каждое мгновение своей жизни так, словно оно последнее.
Я пыталась прочувствовать каждую минуту беременности, несмотря на токсикоз и все свои страхи. Прислушивалась к ощущениям, к тому, как возится в животе малыш. Разговаривала с ним — то есть с ней. Говорила, как мы с папой любим ее и ждем. Просила не торопиться, подрасти и появиться на свет в срок.
А еще я ждала Кешку, начиная скучать раньше, чем он выходил за дверь. Особенно грустно было, когда уходил в длинные рейсы с возвращением на следующий день. И с каким облегчением я вздыхала, увидев на онлайн-табло «Прибыл».
Сейчас мне было так странно, что я сопротивлялась до последнего, не желая впускать его в свою жизнь. И только когда решилась, поняла, каким огромным счастьем может быть взаимная любовь. Не то, что я принимала за нее раньше, а настоящая — наполненная вниманием, заботой, поддержкой. Конечно, у него были недостатки, как у всех, но достоинства с лихвой их искупали. И он сказал правду: такого невероятного мужчину мироздание подарило мне в качестве компенсации за все несчастья.
Тридцать первого утром я проснулась, поздоровалась, как обычно, с Машей. Каждый ее приветственный пинок был еще одним лучиком надежды, особенно с того дня, когда срок перевалил за сакральные шесть месяцев.
«Ребенок развивается абсолютно нормально, — уверяла Лилия Вадимовна. — Даже если вдруг решит родиться раньше, серьезных проблем быть уже не должно. Дойдет в инкубаторе, не страшно».
И все же каждый новый день становился еще одной ступенькой к вершине. Ступенькой, которую мы с Машей преодолели.
Встав с кровати, я почувствовала тянущую боль в пояснице, а потом и в животе.
Нет! Пожалуйста! Не надо! Только тридцать вторая неделя. Еще рано!
Лилия Вадимовна улетела на Новый год в Сочи, должна была вернуться второго. А у Кешки утренний рейс в Москву и обратно.
— Да, пошло раскрытие, — вздохнул дежурный врач, осмотрев меня. — Уже не остановим. Придется рожать.
Ну вот как так, а? Ну почему-у-у⁈
— Маша, только не торопись, ладно? Давай папу дождемся, — попросила я, набирая сообщение Кешке:
«Кеш, как прилетишь, сразу давай ко мне. Мы уже рожаем».
Кеший
— Садись, — сказал Иваныч, когда пошли на снижение. — Ну что глазами хлопаешь? Ты дублер? Вот и дублируй. Класс повысил, пора дальше идти. Или так и будешь до пенсии вторым летать? Давай, автопилот отключай, сажай. Не бойся, я рядом. Ты все знаешь и все умеешь. Считай это новогодним подарком.
— Иваныч, а пиздюлей не получим? — спросил я, сев на его место.
— Нет. Никому не скажем. С землей говорить я буду.
Я сел! Идеально приземлился! Пару подсказок Иваныч сделал, но я и без них бы справился. Жопа, конечно, взмокла, и пульсик с давленьицем улетели в стратосферу, но радости было… Одно дело, когда все это на пустом учебном самолете, с инструктором рядом, другое — когда вот так. Когда у тебя сто с лишним человек пассажиров за спиной.
— Умничка Кеша, — сказал Иваныч, едва самолет замер на отметке. — Пять баллов! Пора. Налет есть, класс есть. Подам рапорт, чтобы тебя ставили первым с наставником. Полетаю с тобой, пока не сдашь квалификацию.
Уже в терминале я спохватился, что не маякнул Марго. Она, конечно, отслеживала табло, но это было ритуалом: отправить