(4) Птица следящая. Гоголевский мир – это, в сущности, ожившая природа, где персонажи напоминают бурно мимикрирующих насекомых. Видеть мельчайшие детали в разбросе материи хаоса может только птица следящая, хищная, зоркая… Птица-следящая – перед россыпями и кучами. Перевоплощение автора? Упомянем пресловутого дрозда из «Мертвых душ»: «…висела клетка, из которой глядел дрозд темного цвета с белыми крапинками, очень похожий тоже на Собакевича»[241]. Дрозд глядит, и это дрозд-собакевич. Животные, птицы, и все другие, кто наделен человеческим взглядом: глядя, они следят… Однако это не прямой взгляд («глаза в глаза»), а взгляд косящий, уклоняющийся, т. е. скорее следящий сбоку и в сторону, чем «взгляд говорящий»: «…его глаза глядели подальше; вдали ль производилась работа – они отыскивали предметы поближе или смотрели в сторону на какой-нибудь извив реки, по берегам которой ходил красноносый, красноногий мартын, разумеется – птица, а не человек. Они смотрели любопытно, как (этот мартын), поймав у берега рыбу, держал ее впоперек в носу, как бы раздумывая глотать или не глотать, – и глядя в то же время пристально вдоль реки, где в отдалении белелся другой мартын, еще не поймавший рыбы, но глядевший пристально на мартына, уже поймавшего рыбу»[242]. Или: «Иван Антонович уже запустил один глаз назад и оглянул их искоса…»[243]. Или еще: «…уснащивал он речь тоже довольно удачно подмаргиванием, прищуриванием одного глаза, что все придавало весьма едкое выражение многим его сатирическим намекам»[244]. Все косят в гоголевском мире, никто не смотрит прямо… Почему? Не потому ли, что прямосмотрение порождает угрозу смерти? Возможно и так: все определяется землей, ее тяжестью и тьмой, в то время как косоглазие – это «уклонение в сторону» – и есть позиция жизни. Косоглазие Гоголя, – «не смотреть в глаза» – передается как особенная черта и поведению персонажей. Действительно, все косят, нет прямых взглядов, нет вопросов-и-ответов, вообще отсутствует какое-либо подобие человеческой коммуникации. Иначе говоря, между персонажами нет никакой связи, которая могла быть описана в терминах признания со стороны Другого. Но что подсказывает косоглазие? Конечно, оно – не просто дефект зрения. Пространство обмена взглядами устроено как-то по иному, чем мы это можем предположить. Косоглазие – следствие со-расположения фигур персонажей. Персонажи лишены объема, автономии и движения, не имеют точно определенной позиции, «места», они силуэты-на-фоне. Каждый персонаж косит, потому что видит одним глазом, так видит птица, перемещая взгляд вдоль доступного ей радиуса обзора, то так, то эдак. Гоголь подражает не человеческому взгляду, а птичьему, и потому, что не знает «человеческий взгляд». Может быть, гоголевское пространство оттого и плоское, что одноглазое, не имеет интуиции глубины. Иначе говоря, видеть одним глазом более привычно, ведь тут хватит и «птичьей» локомоции. Косить, избегать прямого взгляда, это, в сущности, оставаться в неподвижной позиции. Речь идет об анаморфозах, иначе, о том, как и на что смотреть: издалека, чуть сбоку или вблизи, чуть снизу или чуть сверху, или уж совсем взять боковым зрением под самым острым углом, забраться наверх, опуститься вниз, «косить» левым глазом или правым. Именно в таких вот зрительных профилях («оптических эквивалентах») и раскрывается невидимое, обычному зрению недоступное. Можно сказать, это именно то «слепое пятно», которое не ухватывается, но всегда сопровождает зрительный акт[245].
Как известно, птицы общаются между собой не только территориальными звуковыми сигналами, переходящими часто в утонченные импровизации (в этом они достигают больше, чем просто искусности), но и силуэтами, некими сценами, на которых их позы представляются окружающему миру. Хорошо видимые со всех сторон, они привлекают к себе внимание благодаря яркой или просто заметной окраске оперения. Достаточно взглянуть на замечательную сцену провинциального бала в городке N, когда на нее выходит Павел Иванович Чичиков в удивительном птичьем фраке. Как долго перед «выходом» он репетирует перед зеркалом нужные гримаски, как затем умело движется, как вокруг него собираются другие персонажи, и все обращаются к нему выгодными позами-силуэтами; никаких индивидуально выраженных тел, особенностей, никакой глубины пространства или объемов, разве только звуковые трели в виде «говорящих» имен и жестов-восклицаний.
(5) Птица-пересмешник. Этот образ находится в определенных отношениях с прежними образами/отражениями, но не смешивается с ними. Можно привести много упоминаний о том, как мастерски Гоголь читал свои произведения. Публичное авторское прочтение текста (только что написанного, «необделанного») становится одним из условий его бытования в культурной среде. Мало того, что текст должен быть написан, он еще должен быть переведен в живую стихию голосового представления. С одной стороны, читаемый текст, с другой – театрализация текста, если угодно, его постановка посредством полной демонстрации («озвучание», представление звуковой дорожки, sound track). Вот как это обычно происходило:
«Гоголь встал с дивана, взглянув на меня не совсем приятным и пытливым глазом (он не любил, как я узнал после, присутствие мало знакомых ему лиц при его чтениях) и направил шаги в гостиную. Все последовали за ним. В гостиной дамы уже давно ожидали его. Он нехотя подошел к большому овальному столу перед диваном, сел на диван, бросил беглый взгляд на всех, опять начал уверять, что он не знает, что прочесть, что у него нет ничего обделанного и оконченного… и вдруг рыгнул раз, другой, третий… Дамы переглянулись между собою, мы не смели обнаружить при этом никакого удивления и только смотрели на него в тупом недоумении. “Что это у меня? точно отрыжка!” – сказал Гоголь и остановился. Хозяин и хозяйка дома даже несколько смутились…