Приведем ряд гоголевских серий:
Бурун – множество чего-нибудь, хлеба, денег и прочего
Бушма – толстый человек
Бякнуть – сильно кого-нибудь ударить
Бахилы – коты, чарыки, женская обувь
Болобан – дурак, болван
Верещить, верещать – сильно кричать
Вверх тормашками полетел – полетел, перевернувшись несколько раз головою
Взыриться – нечаянно попасть в воду, яму, тину
Взварить да вызварить – наказать, высечь кого
Воскрица – малого роста ловкая, бойкая женщина
Взрызоват – резв, нетерпелив, вспыльчив
Взбузыкаться, взбулгатиться – рано встать
(Слова по Владимирской губернии)
Плыть подачею – плыть против воды, таща лямку
Бежью бежать – скоро бежать
Дать дерку – высечь
В узерк – в осеннюю пору, когда все почернеет от дождей, а заяц бел стрелять зайца по черностопу, тоже по морозу; и не стрелять,
а так охотиться
Мочка – скважина в ушах
Наян – назойливый человек
Прокурат – проказник: уж так выдумает! Такой прокурат!
(Слова волжеходца)
Тудакт – драхва
Курыль – вислоухий, вялый, ходящий повесивши голову вниз человек
Корявый – измятый, рожа темного цвета с морщинами и наростами и всякой гадостью
Лоботес – неотесанный, род дуботолка. У него на лбу хоть кол теши
(Технология)
В полях (владимирских) множество стрекочущих кузнечиков, кобылки острокрылые и двоеточные прыгали тучами Коромысла увиваются над болотными ручейками, в лесах (по Черемшану), тело красное, крылья прозрачные, с рыжими повязками и красным продолговатым пятном на конце крыл, – у самки желтые. Похожи на тоненькую стрекозу Libellula corpore rubicundo, alis hyalinis, fascia transversa, lata ferruginea prope apice
Полевые клопы – cimes equestris; очищают избы от обыкновенных клопов
Пешеходный кузнечек – grillus pedestris
Серпоносный кузнечек – grillus falcatus scolopendra
Мухи всех сортов. Мухи с рылом, покрытым белой личиною наподобие блестящего серебра
Радужные бабочки. Распустившийся дубовый лес воспитал уже в то время великое множество бабочек, от радуги имя носящих.
На буераке, на высоко выросшей крапиве, тучи ночных шелковичных бабочек (Насекомые)[70].
Не будет сильным упрощением объявить гоголевское произведение – разновидностью определенным образом составленной кучи, например, «кучей всех слов», а слово – «кучей всех букв». Действительно, речь должна идти о становлении произведения кучей (или в кучу), о произведении-куче в ее превращениях, модификациях, росте, расширении и распаде. Гоголевские словечки, приобретая дополнительный звукоподражательный эффект, теряют точное словарное значение (если оно, конечно, было), да и всякий смысл. Такие «словечки» оказываются кучей букв, и действие словечка внутри фразы столь же разрушительно, как и действие хаотических сил; они – звуковые сигналы, сообщающие нам о присутствии в тексте мощного «хаоидного» фактора. Словечко относится к артикуляционно-акустическому феномену: оно произносится и слышится. Представьте себе, что вы сидите в комнате и слышите, например, как на кухне что-то упало и разбилось, или звук сильного удара, бум-бам-трах, страшный скрежет, прорвавшийся с улицы через балконную дверь, – вы бросаетесь узнать, что случилось, – автостолкновение? Вам нужно взглянуть на accident хотя бы ради простого любопытства. Если вы этого сделать не можете, тогда вам остается по силе звукового удара опознать, что произошло, а если это не удастся сделать с надежной точностью, то следует хотя бы вообразить себе…
Гоголю достаточно одной звуковой вспышки, чтобы услышать саму вещь, чье время существования соответствует времени произнесения, т. е. времени реальному. Нахождение подобных словечек – это открытие особо звучащей реальности, которая лишь ими может быть представлена. Между словечком в момент произнесения и значением, которым оно могло быть наделено, – неснимаемое противоречие. Обычно, когда мы говорим, то совершенно спонтанно, автоматически применяем слова в ситуации, имеющей известный смысл. Значение произносимого не имеет отношения к тому, как то или иное слово произносится. В древних культурных слоях языка между произносимым и тем, что произносится, нет преград. Позднее, в более развитых обществах произнесение подчиняется культурному стандарту литературного языка. Напротив, гоголевское словечко лишено смысла, и тот, кто его произносит, не в силах отправить его другому (хотя бы в виде сообщения), оно не отсылаемо к контексту или среде, оно принадлежит лишь тому телу (неважно, индивидуальному или коллективному!), которое его пытается выразить в неповторимом и единственном произнесении. Словечко – это «плоть от плоти» произносящего тела. Действительно, за каждым из словечек скрывается движение, которое может совершить особое тело, сверхтело, или пред-тело, не человеческое, а акустическое. Словечко у Гоголя – настоящая обманка; оно имеет множество ложных обертонов претворения: этнический, диалектный, технологический, профессиональный, мифический, зооморфный и т. п. Не забыть бы здесь о секретных словечках, частом использовании скатологически активной лексики в переписке с ближайшими друзьями, а словечки из итальянского языка, которые, как мне представляется, относятся к пищевому коду и, следовательно, примыкают к физиологии скуки и юмора[71]. Язык словечек противостоит правилам придворно-светской беседы, дружеской речи, всей патетике риторического жеста, сопровождающей духовные поучения и назидания, к которым в поздние годы Гоголь все чаще прибегает.
Посмотрим вновь на приведенный выше фрагмент из «Всякой всячины». С одной стороны, расположенные в ряд словечки (в основном, это глаголы, обозначающие определенный вид движения). С другой – пояснение, небольшой комментарий, указывающий на телесную (или мимическую) возможность, которая этим глаголом якобы представляется. Но когда вы вдумаетесь в эти пояснения и начнете учитывать все обстоятельства, предшествующие комментарию, вы сразу же убедитесь в том, что автор не понимает смысла многих корневых форм. И это более чем странно, ведь он настаивает на правоте своего толкования, отменяя очевиднейшую оматопоэтическую связь слова с образом (о которой хорошо знает и прекрасно пользуется в других контекстах). Можно повторять один и тот же вопрос: почему наян – «назойливый человек», а