247
Ср. размышления М. Бубера о метафизике двери у Кафки. (М. Бубер. Два образа веры. М., «Республика», 1995. С. 335.)
248
См. например: «Символизм, заключенный в выражении „врата небесные“, богат и сложен: теофания освящает какое-либо место уже только тем, что делает его „открытым'* вверх, т. е. сообщающимся с Небом. Оно становится тем необычайным местом, где осуществляется переход от одного способа существования к другому». (М. Элиаде. Священное и мирское. М., Издательство Московского университета, 1994. С. 24, 25.)
249
Я думаю, важно придерживаться некоторых выводов, которые вполне компетентно представлены в литературе, обсуждавшей средневековые порталы романских церквей: «Что касается двери, которая, по сути, есть переход из одного мира в другой, то ее космический прообраз принадлежит временному и циклическому, а не пространственному порядку. Подобным же образом „Небесные врата”, т. е. двери солнцестояния, это, прежде всего, двери во времени, или паузы в цикле, их фиксация в пространстве является вторичной/… / Любое высеченное или нарисованное украшение портала связано с религиозным значением двери, которое, в свою очередь, отождествляется с назначением святилища и тем самым с природой Человеко-Бога, который сказал о Себе: Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется» (Ин. 10.9). (Т. Буркхардт. Сакральное искусство Востока и Запада. Принципы и методы. М., «Алетейа». 1999. С. 94–95.)
250
Мотив стука вообще и стука в дверь повторяется в различных сюжетах, перекликаясь с темой шума, беспокоящим нарушением всех связей К. с миром, ближними и собой.
251
Ф. Кафка. Том 2 («Процесс»). С. 91–92.
252
Ср.: «…если ты никого не находишь в коридорах, открой двери, не находишь за дверьми, есть и другие этажи, и даже если там ничего не найдешь, не отчаивайся, поднимайся выше по новым лестницам. И пока ты поднимаешься, не кончаются ступени, они вырастают под твоими ногами». (Ф. Кафка. Том 4 («Защитники»). С. 203.)
253
И. Анненский. Книги отражений. М., 1979. С. 186–187.
254
Ф. Ницше. Так говорил Заратустра. С.-Петербург. 1913. С. 56.
255
Ф. М. Достоевский. Записные книжки и тетради 1860–1881 гг. М., «Наука», 1971. С. 445.
256
Неизданный Ф. М. Достоевский в работе над романом «Подросток». Творческие рукописи. М., «Наука», 1965. С. 60.
257
Старая, этически оснащенная литературная традиция, эта мировая коллекция «История маленького лорда» Ф. Беннета, «Принц и нищий» М. Твена, «Маленький принц» А. Сент-Экзюпери, или «дети» Ч. Диккенса и Ж. Верна, А. Гайдара и Л. Пантелеева, и все ближе к нашим дням, включая беспрецедентный успех книг-фэнтези о Гарри Поттере (а также многосерийной ленты) и всюду внимательно исследуется возможность мира без взрослых.
258
Ср.: «Помолчав, он прибавил: „Напишу «Детей» и умру“». Роман «Дети», по замыслу Достоевского, составил бы продолжение «Братьев Карамазовых». В нем должны были выступить главными героями дети предыдущего романа». (А. М. Сливицкий. Из статьи «Из моих воспоминаний об Л. И. Поливанове. (Пушкинские дни). – Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников. Том 2. С. 355.
259
Прот. Сергий Булгаков. Апокалипсис Иоанна. Опыт догматического истолкования. М„Православное Братство Трезвости «Отрада и Утешение», 1991. С. 12.
260
Там же. С. 13.
261
Там же. С. 76.
262
Мигель де Унамуно. Избранное в двух томах. Том второй. Л., «Художественная литература», 1981, С. 11–13.
За неимением места для более пространного комментария отсылаем ко второму тому настоящего исследования («Элементы литературы»), где мы подробно разбираем эти вопросы: в частности, отношения между псевдоименем и позицией автора, идеальным и главным персонажем и т. п. (Ср. также разработку романтической идеологии псевдонимии у Кьеркегора и Ницше и задачи, связанные с коммуникативными стратегиями в работе: В. А. Подорога. Выражение и смысл. М., 1995.)
263
Мне представляется, что различие может быть схвачено только во времени, генетически. С самого начала формирования исторического чувства времени хроника и летопись – это одно и то же дело. Достоевский называет рассказчика то летописцем, то хроникером (буквально корреспондентом уголовной хроники какой-нибудь газеты). Для него различие возможно только на уровне рассказываемой истории, когда придается смысл тем событиям, которые восстановлены (так, «как они были») в памяти рассказчика. Если же мы будем настаивать на хронике как на форме исторического чувства, свойственного некоему западноевропейскому «я» (и ему подчиненной), то мы здорово ошибемся. Во-первых, такого «я» никогда не было, а если оно и появляется, то на границах новых возможностей придавать смысл наличным фактам и свидетельствам. Во-вторых, само различие неправомерно, ибо, в сущности, это один и тот же жанр предысторического познания событийного времени. И наконец, в-третьих, различие может быть продуктивно в иной формулировке: когда рождающемуся чувству истории противостоит сырой материал записанных событий, еще не понятых и не наделенных смыслом, именно хроника. Поскольку идеальное описание (или идеальная запись) невозможно, то ценность понимания и объяснения исторического факта неизмеримо возрастает. Другой критерий различия: «Между восприятием того, что нечто имеет место, и объяснением, почему оно имеет место». (А. Данто. Аналитическая философия истории. Идея-Пресс, 2002. С. 127; См. также: Дж. Коллингвуд. Идея истории. Автобиография. «Наука», 1980; В. И. Мильдон. Летопись и хроника – два образа истории. – Культура и искусство западноевропейского Средневековья. М., Советский художник, 1981.)
264
Общая характеристика летописного времени в литературе Достоевского была дана в ряде работ Д. С. Лихачева. Правда, знакомясь с ними, не всегда понимаешь, чем же различаются хроника и летопись, то это «различие» как будто есть, то его нет. Много очень ценных наблюдений. (См. Д. С. Лихачев. Поэтика древнерусской литературы. Л., «Художественная литература, 1971. С. 347–363).
265
Ф. М. Достоевский.