Безликий призрак
На дороге Акасака, ведущей в Токио, есть откос с названием Кии но кунидзака, что означает «Склон провинции Кии». По одну сторону от дороги можно увидеть глубокий старинный ров с высокими, поросшими травой берегами, которые поднимаются к богатому саду. По другую сторону тянутся высокие стены императорского дворца. В то время, о котором идёт речь, уличных фонарей и повозок здесь не было, и окрестности сразу после наступления темноты словно вымирали. Припозднившиеся пешеходы обходили это место десятой дорогой, лишь бы не подниматься по склону в одиночестве после захода солнца. А причиной тому был барсук-оборотень, которого называли мудзиной. Он частенько появлялся здесь.
Последним видел его старый лавочник из квартала Кёбаси, который умер лет тридцать назад. Он рассказывал, как однажды ночью спешил, поднимаясь по склону Кии, и вдруг на краю рва увидел молодую женщину. Она была совсем одна и, казалось, горько плакала. Лавочник испугался, что женщина хочет утопиться, и остановился, желая помочь. Она оказалась миниатюрной и изящной, очень хорошо одетой, а волосы были уложены в такую причёску, какую носят девушки из хороших семей.
– О-дзётю, многоуважаемая![12] – воскликнул он, подходя ближе. – Не сокрушайся так! Скажи, что стряслось? Может, я сумею помочь тебе?
Он был добрым человеком и действительно хотел её выручить, но девушка продолжала рыдать, заслоняя лицо широким рукавом.
– Достопочтенная госпожа, – ласково сказал он ей, – пожалуйста, ну послушай меня. Знаешь, молодым девушкам не стоит сидеть здесь в такой час в одиночку. Не плачь! Ты только скажи, чем тебе помочь, и я постараюсь справиться с твоей бедой.
Продолжая всхлипывать и стонать, девушка медленно встала, по-прежнему не поворачиваясь к торговцу лицом. Тогда он тронул её за плечо и снова обратился к ней.
– О-дзётю! Послушай меня, пожалуйста, хоть немного…
Девица наконец повернулась к нему и плавным жестом опустила руку с широким рукавом, словно стирая слёзы с лица. Да только никакого лица там не оказалось и в помине. Был просто гладкий овал. Ни глаз, ни рта, ни носа…
Лавочник завопил и в ужасе помчался вверх по склону. Он нёсся по пустынному и тёмному берегу, не останавливаясь и не смея оглянуться, пока прямо перед ним не затеплился огонёк, столь маленький и слабый, что его можно было принять за муху, светящуюся во тьме. Но это оказался всего лишь фонарик странствующего продавца собы[13]. Его тележка стояла на обочине. Для несчастного лавочника, пережившего такое потрясение, сейчас годилось любое общество, и он бросился к продавцу, издавая одни лишь панические вопли: «А-а-а! А-а! О-о!»
– Корэ-карэ! Что с тобой? – грубо прикрикнул на него продавец собы. – Что ты орёшь? Тебя ранили?
– Нет, – едва смог выговорить, задыхаясь, лавочник. – Я не ранен, но… А-а! А-а-а!
– Кто ж тебя так напугал? – усмехнулся продавец собы. – Что, грабители на дороге?
– Нет! Я видел… там, у рва… женщину… и она… она… я даже сказать тебе не могу, что она мне показала…
– Что она такое могла тебе показать? – ухмыльнулся продавец собы, знакомым жестом проводя по лицу.
Из-под руки явился совершенно гладкий, лишённый всяких черт овал, больше всего похожий на яйцо. И в этот миг стало совсем темно.
Призрак отрубленной головы
Почти пять столетий назад жил на свете самурай по имени Исогай Хэйдадзаэмон Такэцура. Его господином был Кикудзи из Кюсю. От многих предков, которые также были воинами, Исогай унаследовал недюжинную силу и способности к боевым искусствам. Уже в юном возрасте он мастерски владел мечом и прекрасно стрелял из лука, не хуже своих наставников. У него были все достоинства для того, чтобы стать отважным и умелым воином. Неудивительно, что во время войны Эйкё[14] Исогай удостоился многочисленных высоких почестей. Однако позже на дом Кикудзи обрушились всяческие беды, и в конце концов Исогай оказался без хозяина. Он мог бы легко поступить на службу к другому даймё, однако благородный воин никогда не искал выгоды для себя и предпочёл сохранить верность господину, оставив мирские заботы. Исогай обрил голову и стал странствующим монахом. Теперь у него было новое имя – Кувайрё. Да только под коромо[15] монаха продолжало биться отважное сердце воина. Как и прежде, он презирал опасности и путешествовал в любое время года по самым неблагополучным землям, проповедуя буддизм. А время-то было лихое. Много бесчинств творилось на дорогах. Для одинокого путника они представляли двойную опасность, будь он хоть трижды монахом.
Вот как-то раз случилось Кувайрё бродить на землях провинции Кай. Однажды темнота застала его в горах вдали от всякого жилья. Пришлось ему заночевать под звёздами, и монах приготовился отойти ко сну. Дорожные неудобства никогда не тяготили Кувайрё: он и голый камень считал подходящей постелью, если ничего лучшего не попадалось, а корень дерева легко заменял ему подушку. Тренированное тело бывшего воина казалось выкованным из железа. На погоду – росу, дождь или ветер – он просто не обращал внимания.
Едва Кувайрё устроился, как на дорогу вышел человек с топором и большой вязанкой дров за плечами. Он увидел монаха и замер от удивления. Некоторое время они разглядывали друг друга, а потом дровосек сказал:
– Господин, должно быть, вы человек не робкого десятка, коли устроились спать в таком безлюдном месте. Здесь вокруг полно призраков. Вы что же, совсем не боитесь никакой нечисти?
– Друг мой, – рассмеявшись, ответил Кувайрё, – я всего лишь странствующий монах, плыву по течению, ветер меня подгоняет[16]. А нечисти я не боюсь, если ты имеешь в виду всяких лис-оборотней и призраков. Зато люблю тихие безлюдные места, подходящие для медитации. Я привык спать под открытым небом и не научился ещё бояться за свою жизнь.
– Да уж, – уважительно протянул дровосек, – воистину надо быть смелым человеком, чтобы выбрать такое место для ночлега. Знаете, господин монах, у здешнего перевала очень дурная слава. Слышали, наверное, как говорят: «Благородный муж от опасности держится подальше». Вот я и хочу вас предупредить, что