Нет. У нас все было спокойно и уютно по-семейному.
Что касается семьи, то Киллиан снял комнату у господина Стоуна и жил в ней, особенно не отсвечивая. Стоун, конечно, хвастался на весь поселок: вот, мол, у меня дракон из самой столицы квартирует! Но каких-то подробностей для рассказов у него не было. Киллиан покупал газету по утрам, иногда выходил на прогулку, но никак себя не проявлял и вскоре о нем уже не говорили. Он сумел смешаться с жителями Шина так, словно был тут с рождения.
К тому же, поговорить и так было, о чем. Поселяне ходили посмотреть на пекарню и поделиться мнениями о том, какой хлеб там будут продавать. “Вкус навсегда” уже обзавелся вывеской, ремонт в здании заканчивался, и Женевьева, которая с раннего утра приезжала в Шин, ходила с таким царственным видом, словно готовилась присвоить здесь все от земли до неба.
Про наш кулинарный конкурс уже знали…
— Ну, пошла жара! — Большой Джон выглянул из кухни с довольным видом. — Наконец-то можно снова спокойно работать, а не гонять туда-сюда с коробками!
Чарная печь удерживала все запахи, кроме аромата свежевыпеченного хлеба. Его тонкие нотки сейчас плыли в воздухе, заставляя сердце замирать в предчувствии чего-то очень хорошего. Очень важного, того, что ты когда-то знал и забыл, а сейчас вспомнил.
— Два часа до открытия, — сказала я, и Алпин, который наводил последний лоск на пока ещё пустую витрину, важно кивнул.
— Вон, люди уже смотрят, — он мотнул головой в сторону высоких окон. Снаружи я увидела два знакомых силуэта: вдова Тимоти и госпожа Тоуль вышли на раннюю прогулку, разглядывая новое здание.
Я зашла на кухню. Столы сверкали, Элли порхала над ними, лёгкими движениями создавая заготовки и отправляя их в большой морозильный шкаф. Оран в новой белой форме стоял у стола и работал с круассанами.
Начинка была клубничной. От её густого сладкого запаха в воздухе разливалось предчувствие весны и любви. Оран был полностью погружен в работу, не видя и не слыша ничего. Его бледное сосредоточенное лицо было вдохновенно-отрешенным, как у поэта. Первая партия круассанов уже вышла из печи и легла на новый поднос.
— Привет! — окликнула я. Оран поднял голову и несколько мгновений смотрел так, словно не видел меня в своём мире. Потом его взгляд прояснился, дракон тепло улыбнулся мне и ответил:
— Привет. Волнуешься?
— Нет, — беспечно откликнулась я. — Не волнуюсь. Я трясусь от страха!
Оран вышел из-за стола, приблизился и обнял, крепко прижав к себе. В его объятиях было так спокойно и тепло, что звенящее напряжение, что наполняло моё тело, исчезло без следа. От Орана пахло свежей выпечкой, в глубине его тела бродил огонь в поисках скорого выхода и я чувствовала кожей каждое движение драконьих чар.
— У нас все получится, — негромко произнес Оран. — Верь мне.
— Не верю, — вздохнула я. — Знаю. Как твое проклятие?
Оран осторожно отстранил меня, заглянул в лицо.
— Ты что-то чувствуешь? — спросил он, и я призналась:
— Твой огонь.
Оран кивнул. Снова обнял меня.
— Он готовится выйти. Осталось совсем немного.
Скоро Оран избавится от проклятия и взлетит. Скоро он снова станет собой — и я верила, что тогда наша жизнь потечет теми спокойными и правильными путями, о которых всегда мечталось.
Ну а пока нам предстояло открытие пекарни. Это будет долгий, очень долгий день.
* * *
— Мне, пожалуйста, ржаные булочки с чесноком, десять круассанов, три бублика с начинкой и семь мясняшек!
— Мясняшки-то оставь! Куда ты их загребаешь, тут всем мясняшек хочется!
— Не напирайте, господа, мясняшек хватит всем! Ваш пакет, прошу! Ваш кофе — осторожно, стакан горячий!
— А мне три пшеничных батона, связку бубликов и две… нет, девять мясняшек, и шесть эклеров.
— Да ты лопнешь!
— Да ты отойди!
— Ты чего ломишься, как в театре в буфет?
— Каравай, пожалуйста! Нет… два каравая!
Мы сбивались с ног. Покупатели ломились в пекарню так, словно никогда не ели хлеба. Промокшая от пота рубашка прилипла к спине Алпина, витрину штурмовали, словно вражескую крепость. В кассе тесно было от купюр и монет.
Все столики были заняты. Я взяла на себя прием заказов: по раннему времени народу предлагался омлет с сыром и грибами. Элли готовила его по столичному рецепту: у нее получался золотистый полукруг с щедрой начинкой, а легкий овощной салат с оригинальной заправкой в сопровождении придавал ему некую пикантную нотку.
Салат с помидорами, огурцами и зеленым луком едят по всем пустошам. Но заправку с особым букетом приправ для него будут делать только в моем заведении — и люди станут приходить, чтобы попробовать его снова и снова: я это видела по довольным лицам.
— Джина, и что ж, правда, вся столица этим завтракает?
Шеф Ристерд привел всю семью: мальчик и две девочки мал мала меньше испуганно смотрели по сторонам, им еще не приходилось есть где-то вне дома. Но еда им пришлась по душе: дети опустошили тарелки за несколько мгновений.
— Да, правда, — кивнула я. — Как вам, нравится?
— Очень, — искренне ответил Ристерд, запивая омлет второй чашкой свежесваренного кофе. — Теперь будем у тебя завтракать. Скидку не прошу, наоборот: сверху прибавлю.
— И мы! И мы тоже будем завтракать! — поддержали его со всех сторон, и я улыбнулась.
Отлично. Во “Вкусе навсегда” подавали творожные сырники с ягодами, если я правильно помнила меню франшизы. Ничего, сырники мы тоже сможем, не хуже, чем у столичных. Как-то я завтракала во “Вкусе навсегда”: сырники там были очень мягкие, разваливающиеся. На вилку толком не подцепишь — соскользнет, и хорошо, если при этом упадет в тарелку, а не на пол.
Да и жарят сырники во фритюре, и они становятся излишне жирными. Нет уж, у нас к ним другой подход.
— Можно еще порцию омлета? И салатика!
— Четыре мясняшки, два эклера и пшеничный батон!
— А что на обед?
— Да что ты так прешь-то? Хлеба не ел никогда?
— Такого вкусного не ел. Мне два каравая!
— А на обед что?
— Индейка со специями и овощами, — ответила я. О поставках курицы и индейки с ферм Хапфорта мы договорились буквально позавчера. Первые тушки Алпин принял сегодня утром. — А на ужин буженина с картофелем и овощным салатом.
Да, я собиралась кормить всех сытно и вкусно. Кто-то из гостей издал натуральный стон, предчувствуя пир горой.
После завтрака, часам к десяти, стало