Театр в своем развитии давно ушел от запросов такого зрителя, но, к сожалению, упустил на каком-то этапе формирование его сознания.
А в последнее время мы излишне увлеклись заседаниями, административными преобразованиями, сменой лиц на местах и терминологией, забывая, что главная наша задача – я говорю в первую очередь о театре – это пробуждать души. Ведь русское искусство всегда со знаком «SOS» – «спасите наши души».
Чтобы общественные идеи внедрились в душу, газетных статей и административных перестроек мало. Хотя понимаю, что это тоже нужно. Но ведь оттого, что мне будут платить больше, оттого, кто и в какой форме будет руководить, я не заиграю лучше… Нужно общее усилие духовной перестройки, пробуждение интереса к творческому мышлению, чтобы самостоятельность стала потребностью жизни. Выйти из «масок» – определить свое «я».
Очень часто слышу: если бы жив был Высоцкий, как бы он включился в нынешнее время переоценок и надежд!
Но ведь Высоцкий всем своим творчеством, всей своей могучей энергией готовил наше сознание к таким переменам.
Спектакль «Владимир Высоцкий»
12 мая 1988 г. Вечером спектакль «Владимир Высоцкий» смотрел Любимов. Его не было в театре около пяти лет. Когда он вошел в зал – гром аплодисментов. Во время спектакля после реплики Феликса Антипова – Могильщика: «Правда ли, что принц мочился в ров и пил безбожно?» – неожиданный голос Любимова из зала: «Он не мочился», – чтобы мы поняли, что он сидит в зале и смотрит. Да мы и так знаем! Как ни странно, в этот вечер мы играем и про Высоцкого, и про Любимова. В стихах Высоцкого они соединились. Я читаю: «Если где-то в чужой, незнакомой ночи ты споткнулся и бродишь по краю…» – и чувствую, как весь зал это сопрягает и с Любимовым тоже. Воспринимается все очень остро, зал наэлектризован. В конце, когда Любимов вместе с нами вышел на сцену, – буря аплодисментов, скандирование «Любимов – “Таганка”»…
Мысли о спектакле про Высоцкого возникли сразу после похорон. И уже на девятый день, на поминках, Любимов об этом говорил как о чем-то определенном. Собственно, он с этого и начал: «В театре есть спектакли о Пушкине, о Маяковском, о Есенине, военных поэтах, о современных поэтах, и поэтому считаем своей обязанностью сделать спектакль о Высоцком».
А еще раньше, 1 августа, собрался наш худсовет по поводу спектакля о Высоцком. Я хочу привести некоторые выдержки из стенограммы этого заседания.
Любимов начал: «…Высоцкий вырос и сформировался как поэт в этом театре, и поэтому моральная обязанность наша перед ним – сделать этот спектакль… Вместе с Боровским мы решили его пространственно… Главная цель спектакля – это память о нем. Мы так и назовем спектакль – “Москва прощается с поэтом”. Петь в спектакле будет только он сам. Мне кажется, самое продуктивное по форме и по решению – взять за основу сам факт смерти и этих трагических дней. Пространственно решить через “Гамлета”. Я готов послушать любой контрход. Предположим – я грубо фантазирую – берется столик, за которым он гримировался, могильщики роют могилу, медленно зажигаются две свечи, ставится стакан водки. Это сразу даст настрой делу, как вечный огонь в “Павших”. В этом есть ритуальность. И идет песня “Кони”, предположим. Его голос… Актеры читают его стихи. Отберем лучшие, раскрывающие его личность… Почему начало с “Гамлета”? Там есть могила, там мы его и хороним. “Гамлет” очень удобен, чтобы делать из него драматургию. Идет кусок сцены с Розенкранцем и Гильденстерном (к счастью, есть запись): “Вы можете меня сломать…” Есть повод перейти на песню. Надо показать отца, мать, не называя – зрителям будет ясно, что это отец, мать, дети, актеры театра».
Идея с «Гамлетом» всем понравилась. Стали предлагать сказки Высоцкого, чтобы их ввести в диалоги могильщиков, тем более что в этих персонажах Шекспир изначально предполагал импровизацию. Я предложила сыграть сцену Гертруды и Гамлета без Гамлета, только через его голос, потому что его нет, а голос остался, и он звучит у нас у всех в ушах и в душах.
БОРТНИК. А не будет ли кощунством показывать на сцене поминки, изображая отца, мать?
СМЕХОВ. На поминках прекрасно говорили Белла Ахмадулина, Марик Розовский. Это уже сюжет.
ФИЛАТОВ. Бесконфликтным мы сделать спектакль не сможем. Мы должны вывести и черных людей. Я говорю о людях, которые его травили.
ГЛАГОЛИН. У меня сопротивление идее о «Гамлете». Когда я думаю о Володе, то скорее думаю о нем в «Пугачеве», о его песнях. Как бы ритуал поминок не задавил то, что в нем было. Ведь в нем всегда жила жизнерадостность, большая жизненная сила.
ЛЮБИМОВ. Высоцкий очень менялся, и делать его через «Пугачева» – очень лобовое решение. Он последнее время просил освободить его от Хлопуши.
ДЕМИДОВА. Мы сейчас под впечатлением этих тяжелых дней. В спектакле надо приподняться над этой трагедией, а не спускаться в нее. Мы должны говорить о времени, о поколении, ведь с его смертью завершился трагический этап нашего поколения… Он сорвался на самой высокой ноте… Но не надо забывать и другое – на последнем «Гамлете» было очень жарко.
БОРТНИК. У Володи свитер в антракте был мокрый, хоть отжимай…
СМЕХОВ. Он был замечательный рассказчик. Надо собрать его истории и включить в спектакль тоже.
ЛЮБИМОВ. Это прекрасно стыкуется с разговорами могильщиков – ведь они шуты и могут говорить абракадабру.
АНТИПОВ. Я помню, когда привезли для «Гамлета» в театр настоящий череп, я взял его в руки: «Ну что, Йорик, где твои шутки? Ведь небось слушал пленки с песнями Высоцкого…», а Володя: «Ты что болтаешь!»
ДЕМИДОВА. Это нехорошо. Ведь в «Гамлете» – череп Йорика, с которым зритель не встречался.
ЛЮБИМОВ. А я за жестокое искусство. Я же не предлагаю брать череп Высоцкого. Это уже Хичкок. Череп – это символ. Когда я вставил его песню в «Дом на набережной», мне все говорили, что безвкусно. А сегодня это, наверное, уже все по-другому воспримут.
ФИЛАТОВ. Однажды мы заговорили с ним о песнях. И я ему откровенно сказал: