Его тянуло к людям нестандартным, к тем, кто шел всегда наперекор, судьба которых почти всегда оказывалась в экстремальных условиях, не «в колее». Рядом с ними он становился тихим, очень внимательным, предупредительным, почти незаметным, стараясь слушать и понять.
Его окружали подчас очень странные люди. Иногда бывшие уголовники, случайно встреченные Володей где-нибудь или в аэропорту, или в самолете. Его открытость и первый импульс заинтересованности давали людям повод считать себя до конца жизни его друзьями. Он не сопротивлялся. Но, несмотря на внешнюю открытость, внутренне почти всегда был закрыт.
Не любил, когда факты его частной жизни становились достоянием улицы, сплетни. Он презирал людей, которые пытались проникнуть в его личную жизнь.
Рассказывает Леонид Филатов:
А что касается того, какой Володя был в жизни, это тоже вопрос, так сказать, разный… Он иногда был жёсток, был всегда принципиален, иногда слаб, но никогда не был подл. Это не слова, поскольку я мог его наблюдать. Что касается того, какой он был товарищ, то товарищ он был необыкновенный, то, что мы понимаем под словом – друг, то, что в его песнях звучит постоянно. Ну, например, такая история. Одному товарищу срочно требовалось расширение жилплощади (жена должна была родить). По массе причин у Володиного товарища не было возможности самому добиться квартиры, а жил он в коммуналке. Володя садился в машину, ошивался по кабинетам, терся у порогов, устраивал концерты, просил, уговаривал, доказывал, вот так крутился, как белка в колесе. Проходило два дня. Потом он набирал телефон и говорил:
– У тебя рядом есть стул?
Тот, как видно, спрашивал:
– А что такое?
– Садись, а то упадешь, я сделал тебе квартиру!
И это не потому, что он Высоцкий, хотя этого со счетов сбрасывать нельзя. Володя был такой человек: когда в нелетную погоду он приходил в аэропорт, то находился экипаж, который говорил:
– Как, Высоцкий? Есть – летим!
Экипаж садился в самолет и улетал куда нужно было Володе. Это почти подсудное дело, но тем не менее это происходило. Не потому, что магия его личности была, а потому, что было видно: он прекрасный человек, жертвенный товарищ, которому мы обязаны лично тем, что так счастливо сложилась наша судьба, что мы много лет были рядом с ним.
И все-таки на вопрос: каким был Высоцкий? – лучше всего он отвечает сам в своих стихах и песнях. Его творчество, как творчество любого истинного поэта, автобиографично.
Повторяю, что в последние годы он писал без «маски», не прикрывался образом. Писал даже не от имени своего лирического героя, писал просто от своего «я». Его стихи «Грусть моя, тоска моя», «И снизу лед, и сверху – маюсь между», «Мой черный человек», «О судьбе», «Мне судьба – до последней черты», «Райские яблоки», «Меня опять ударило в озноб», «Дурацкий сон, как кистенем, избил нещадно», «Я из дела ушел» и другие открывают нам трагическую фигуру Поэта. Свою судьбу он знал, знал, как и его Гамлет, о своем конце, но, как и Гамлет, не мог поступать по-другому, иначе он не был бы Гамлетом.
Слухи о смерти Высоцкого ходили задолго до 25 июля 1980-го. Не без оснований… 25 июля же, но годом раньше, у него была клиническая смерть в Алма-Ате. Там было по пять концертов каждый день. К счастью, на одном концерте, когда случилось это, рядом оказался врач – искусственное дыхание, укол в мышцу сердца. На следующий день Володя улетел в Москву, а через день вечером встречал этого врача уже в аэропорту Внуково. Врач был с ним и в ночь на 25 июля 1980 года, но заснул на несколько минут, а когда проснулся – Володя был уже мертв. Это было в 4 часа 10 минут.
А еще раньше, в 1971 году, после автомобильной катастрофы, в которую попал Володя, Вознесенский написал реквием «оптимистический» по Высоцкому:
Спи, шансонье Всея Руси,
отпетый.
Ушел твой ангел в небеси
обедать.
Строка Вознесенского про Высоцкого: «Вы все – туда. А я – оттуда!..» много лет была у нас прибауткой по поводу и без…
18 июля 1980 г. Опять «Гамлет». Володя внешне спокоен, не так возбужден, как 13-го. Сосредоточен. Текст не забывает. Хотя в сцене «Мышеловки» опять убежал за кулисы – снова плохо… Вбежал на сцену очень бледный, но точно к своей реплике. Нашу сцену сыграли ровно. Опять очень жарко. Духота. Бедная публика! Мы-то время от времени выбегаем на воздух в театральный двор, а они сидят тихо и напряженно. Впрочем, они в легких летних одеждах, а на нас – чистая шерсть, ручная работа, очень толстые свитера и платья. Все давно мокрое. На поклоны почти выползаем от усталости. Я пошутила: «А слабо, ребятки, сыграть еще раз?» Никто даже не улыбнулся, и только Володя вдруг остро посмотрел на меня: «Слабо, говоришь? А ну как – не слабо!» Понимая, что это всего лишь «слова, слова, слова…», но зная Володин азарт, я, на всякий случай, отмежевываюсь: «Нет уж, Володечка, успеем сыграть в следующий раз – 27-го…»
И не успели…
25–27 июля. Приезжаю в театр к 10 часам на репетицию. Бегу, как всегда, опаздывая. У дверей со слезами на глазах Алеша Порай-Кошиц – заведующий постановочной частью. «Не спеши». – «Почему?» – «Володя умер». – «Какой Володя?» – «Высоцкий. В четыре часа утра».
Репетицию отменили. Сидим на ящиках за кулисами. Острота утраты не чувствуется. Отупение. Рядом стрекочет электрическая швейная машинка – шьют черные тряпки, чтобы занавесить большие зеркала в фойе… 26-го тоже не смогли репетировать. 27-го всех собрали, чтобы обсудить техническую сторону похорон. Обсудили, но не расходились – нельзя было заставить себя вдруг вот так встать и уйти. «Мы сегодня должны были играть “Гамлета”»… – начала я и минут пять молчала – не могла справиться с собой. Потом сбивчиво говорила о том, что закончился для нашего театра определенный этап его истории – и что он так трагически совпал со смертью Володи…
25 июля трагическая весть сразу же распространилась по Москве. Сообщение о смерти было 25-го в «Вечерке» и 27-го в «Советской культуре». В Театре на Таганке в окне были вывешены некролог и объявление, что доступ к телу для прощания будет открыт в понедельник, 28 июля. Асфальт тротуара перед некрологом был устлан афишами спектаклей, в