Я заерзала на стуле от нетерпения.
– Так. – Мама развернула свою записочку первой и прочитала: – Для любящего сердца нет ничего невозможного.
– Это точно про нашу маму, – улыбнулся папа и надломил свое печенье. – Пишут, что сегодня сбудется мое самое заветное желание. Ну что ж, замечательно.
А мне? Что же предскажут мне? От волнения я долго не могла вскрыть пакетик, и мне пришлось попросить папу, чтобы он надорвал краешек. Наконец я извлекла печенье из обертки, с хрустом разломила его на две части и вынула тоненькую бумажную полоску. Я протянула ее маме.
– Ну что там? Что?
– An unbelievable journey awaits you, – прочитала мама торжественным голосом. – Вас ожидает невероятное путешествие.
Если под невероятным путешествием имелось в виду посещение Нью-Йоркского музея современного искусства, то я хочу вам сказать, что китайская предсказательная машина явно поломалась. Потому что этот музей оказался сплошным разочарованием. Такое впечатление, что все художники, чьи картины не приняли в Третьяковскую галерею, отнесли их сюда.
На одной из картин, например, пять женщин водили хоровод на поляне, при этом они были абсолютно голые. На другой стояли мужчина с женщиной, и у каждого на голову зачем-то была нахлобучена наволочка. Они целовались, но я думаю, что через ткань у них это получалось плохо. Или вот вам произведение искусства: гигантский холст, забрызганный тонкими струйками белой, черной и коричневой краски. Да я и то нарисовала бы лучше!
А в еще одном зале аккуратными рядочками висели тридцать две маленькие картины, на каждой из которых была изображена консервная банка с супом – томатным, куриным, овощным. Как будто это был не музей, а продуктовый магазин.
– Да уж. – Я покачала головой. – Это вам не богатыри.
Мама с папой объяснили мне, что это – современное искусство и что оно действительно отличается от тех картин, которые я привыкла видеть в Третьяковке. Такое искусство пытается удивить зрителя, вызвать у него сильные эмоции.
– Пойдем, сейчас я покажу тебе один из самых известных экспонатов в этом музее, – сказала мама. – А ты постарайся не думать, а чувствовать.
Я кивнула, и мы с мамой двинулись дальше, оставив папу рассматривать банку с томатным супом.
Знаменитым экспонатом оказалась не картина, не скульптура, а я даже не знаю, как это правильно назвать. Это была белая кухонная табуретка, поставленная на постамент, а из сиденья у нее торчало велосипедное колесо.
Вот около этой табуретки все и произошло.
– Мне что-то не нравится, – насупилась я. – Ерунда какая-то.
– Но видишь, ты испытала сильные эмоции, хоть и отрицательные, значит, что-то в этом есть.
Я пожала плечами.
– А может, художник просто рассердился? Например, упал с велосипеда, разодрал коленки и от злости воткнул колесо в табуретку?
– А давай узнаем. Постой тут.
Мама направилась к сотруднице музея, которая стояла в углу зала, буквально в нескольких метрах от нас.
Я видела, как эта молодая девушка в очках что-то увлеченно рассказывала маме и чертила руками в воздухе круг, видимо изображая колесо. Мама внимательно слушала, улыбалась и кивала, вид у нее был очень довольный. От этой табуретки мама явно испытывала положительные эмоции.
А потом раз – и я вдруг потеряла маму из виду. В наш зал хлынула какая-то туристическая группа, и я больше не видела ни маму, ни девушку-экскурсовода – только лес брюк и платьев.
Я пыталась протиснуться между ними, пыталась объяснить, что мне нужно пробраться к маме: – Мама! Мама! Mom! Mom! – но они не слышали меня. В ушах у них были наушники, наверное, они слушали аудиоэкскурсию.
Что же делать?
Я подошла вплотную к табуретке, повернулась лицом к туристам и замахала руками, как Леша, когда он встречал нас на перроне. Может, они наконец обратят на меня внимание?
И они обратили.
Они заулыбались, сгустились вокруг меня и стали фотографировать на свои мобильные телефоны. Они вздыхали от умиления, переговаривались между собой, а некоторые принялись сюсюкать со мной на смеси английского и какого-то своего языка.
– So cute! Какая милашка! – говорили они, а потом лопотали что-то непонятное.
А какая-то назойливая тетя – небось еще одна тетя Мотя – даже присела на корточки и начала гладить меня по голове и щупать мои косички, которые, между прочим, мама переплетала мне утром несколько раз.
У меня в голове тотчас же завыла сирена и замелькали красные и синие огоньки, словно пожарная машина ехала на пожар.
Никто, никто, кроме моей семьи, моих близких друзей и моего врача, не имеет права трогать меня! Так учила меня мама. А то, что нельзя вступать в разговоры с посторонними, было известно всем детям еще со времен Красной Шапочки.
Почему бы этой второй тете Моте самой не отрастить косички, и пусть тогда щупает их сколько ее душе угодно, подумала я. Или пусть разглядывает табуретку с колесом, для этого ее сюда и поставили! Но зачем трогать незнакомого человека, ребенка? Они же не трогают незнакомых взрослых!
Все, мое терпение лопнуло.
Я воспользовалась тем, что тетя Мотя сидела на корточках, а значит, была в не очень устойчивом положении. Я силой протиснулась между ней и ее подругой. Тетя Мотя потеряла равновесие и завалилась на пол. Стоявшие рядом бросились ее поднимать. Образовалась суматоха, и я смогла вырваться на свободу!
Но ни мамы, ни сотрудницы музея в том углу уже не было.
Я выбежала в коридор, там была толпа народу. Вдалеке, около лестницы я увидела мамины кудри и ее красное пальто.
– Мама, мама! – закричала я, но мама не слышала.
Она неспешно спускалась по лестнице, а я бежала за ней, продираясь сквозь толпу, и удивлялась, почему это она так спокойна, если только что потеряла ребенка. И почему с ней рядом нет папы, и почему он тоже не ищет меня?
Мама спустилась на первый этаж. Слава богу, подумала я, сейчас она остановится, чтобы взять в гардеробе мою куртку, и я наконец-то догоню ее. Но мама направилась прямиком к выходу.
Я ринулась за ней, но от волнения застряла во вращающейся двери, и мне пришлось проехать лишний круг, перед тем как я смогла выбраться на волю.
К тому времени, как я выбежала на улицу, мама была уже