Не то чтобы Мингю боялся, что что-нибудь изменится после их возвращения в Сеул, скорее немного опасался, однако на деле не меняется совершенно ничего. Чонхо чисто из желания проверить внезапно ставшее резиновым терпение Мингю все же вставляет в рамку полученный в Португалии документ, который на территории Кореи не более чем пустой звук, но и бумажка эта, висящая за стеклом на стене в их спальне, нисколько его не раздражает. Разве что наводит на размышления о том, насколько долго мелкий будет отпускать сальные шутки. Боже, и в кого этот троглодит растет таким противным.
Ничего не меняется, но Мингю по возвращении из Португалии не может отделаться от странного предчувствия – будто уже за следующим поворотом его поджидает не то вселенская неожиданность, не то смерть с косой. Он даже просыпается пару раз за ночь, потому что ему снится, как его затаскивают в темный переулок. Интуиции своей Мингю не то чтобы не верит – предпочитает к ней не прислушиваться, потому что хватит, хватит с него этого всего, он хочет, чтобы впредь и навсегда все было хорошо.
Наверное, он просит слишком о многом.
В один из тех редких дней, когда Мингю приходит с работы позже обычного, Чонхо ждет его за барной стойкой; сидит с очень сложным выражением лица, сложив перед собой на столе руки. До последнего не поднимает взгляд. А Мингю стынет про себя, потому что видеть Чонхо настолько серьезным давно отвык. И чтобы взгляд вот так открыто прятал – когда такое было в последний раз?
– Нам надо поговорить.
Отвратительная фраза, ужасная, мерзкая. Предвестник надвигающегося пиздеца. Мингю с мрачным видом кидает портфель прямо себе под ноги и подходит ближе, упираясь руками о барную стойку. Вздыхает глубоко и думает, что раз совместная жизнь – она вот такая, то ладно, он вполне готов пережить это «нам надо поговорить». И не через это перешагивали.
– Что случилось? – ровным голосом спрашивает он.
– Даже не знаю, как сказать. – Лицо Чонхо становится виноватым.
– Господи, да в чем дело? Баба с работы тебя на свидание позвала? Видел я, как тебе там сообщеньки настрачивают в нерабочее время. – Мингю закатывает глаза, надеясь, что вид у него такой, будто все сейчас происходящее его ни капли не задевает. – Ну сходи выгуляй ее, чего у меня разрешения-то спрашивать.
Чонхо смотрит на него как на полного идиота. Да так увлекается этим занятием, что разом теряет весь свой якобы серьезный настрой. Мингю выгибает левую бровь. Сознательно нарывается, потому что лучше пускай они поругаются, чем вот это «нам надо поговорить». Не надо ему вселенских неожиданностей и смерти с косой.
– Блядь, – ругается Чонхо, – ладно. – Он делает глубокий вздох, словно готовясь к тому, что последует дальше, и достает из заднего кармана белый конверт – чистый, ни единой надписи поверх. Кладет его на стол между ними.
Мингю опускает взгляд и видит, что конверт открыт – изнутри выглядывает сложенный лист бумаги.
– Что это? Заявление в суд?
– Клянусь, – начинает злиться Чонхо, – если ты не прекратишь, то я…
– То ты что?
– Ничего, – мгновенно сдувается он.
Мингю хмыкает и тянется к конверту, но его мгновенно накрывает чужая ладонь, прижимая к столу.
– Стой, – пугается Чонхо, – сначала я хочу… То есть… – В его взгляде появляется откровенный страх. – Пожалуйста, не злись на меня. Я и так корю себя за то, что держал при себе это письмо так долго. Поэтому…
– Письмо? – удивляется Мингю. – Так, успокойся, – просит он, понимая, что Чонхо действительно нервничает, – и давай ты с начала начнешь, хорошо?
– Хорошо, – кивают в ответ и сразу же опускают голову; молчат несколько секунд, явно осторожно подбирая про себя слова. – Перед тем, как уйти из… – короткая пауза, – из своего мира, я не только какие-то вещи забрал, но и этот конверт. Понимал, что не имею права, но… – Чонхо трет свою переносицу, хмурится. – Я понимал, что поступаю как мудак, но в то же время мне хотелось верить, что это меньшее, что я могу сделать. И думал так до тех пор, пока не увидел, что происходит с Тэёном.
У Мингю екает сердце. Он сглатывает, разглядывая открытый конверт. Медленно, но уверенно до него начинает доходить. Делать предположения, однако, он все еще боится. Надеется, что неправ.
– Мин письма писал, – говорит Чонхо таким тоном, будто описывает кладбище, – очень часто. Сначала я не понимал, что он пишет и кому, но потом увидел случайно в самом верху листа имя.
– Тэён, – выдыхает Мингю, чувствуя на языке привкус подступающей истерики.
Чужая рука, все еще лежащая на конверте, сжимается в кулак.
– Никто эти письма не должен был увидеть. Он просто писал, знаешь, в никуда. Наверное, думал, что так станет легче. А я… – Чонхо спотыкается в словах и поджимает губы. – Блядь, какой же я мудак. Не становилось ему легче ни хуя. А я взял и бросил его. Еще и без разрешения стащил одно письмо из стопки, которую он прятал в коробке под кроватью.
Мингю молча разглядывает узор на столе, чувствуя, как белизна конверта сбоку медленно, но настырно выжигает его сетчатку. И другое – другое он тоже чувствует. Как сбивается дыхание от осознания, что они с Чонхо – два идиота, которые хотели как лучше, а получили лишь неизвестность промеж ребер и мнимую надежду на то, что чужая боль не вечна.
– Я не читал его, если тебе интересно, – твердо произносит Чонхо.
– Знаю, что не читал. – Мингю грустно улыбается. – Но почему сейчас? Почему ты решил отдать это письмо сейчас и именно мне?
– Почему сейчас, спрашиваешь, – усмехаются в ответ. – Сначала хотел сразу, но, как я уже и сказал… Я увидел, насколько Тэёну плохо, и решил, что этим письмом сделаю только хуже. Ты бы мне этого не простил. А потом… разве для такого можно подобрать верный момент? Особенно теперь, когда ему, кажется, легче? Когда он… справился? Живет дальше? Кто я такой, чтобы лишать близкого тебе человека душевного равновесия – в который раз. Я думал даже, знаешь, избавиться от этого конверта, сделать вид, что его никогда не существовало, но… следом пришло осознание, что на это я тем более права не имею. Блядь. – Чонхо склоняется над столом и упирается лбом в сложенные руки. – Я хоть на что-нибудь имею право вообще?
Мингю протягивает руку и зарывается пальцами в его