Мингю помнит, как еще на свадьбе, которую ему довелось посетить вместе с Тэёном в прошлом году, он очень долго беседовал с Дахён и уверял ее в том, что не следует отказываться от дополнительного годового отпуска по уходу за ребенком, который дают по желанию после короткого декрета, но когда от твоей работы зависят чужие жизни, невозможно дать себе передышку. Вот и Дахён не смогла. Мингю понятия не имеет, как женщины справляются с подобной нагрузкой. Хорошо, что он совершенно не планирует заводить детей.
– Пойде-е-ем, – тянет Чонхо и подхватывает Дасом на руки; та шмыгает носом и угрюмо смотрит на свою мать так, будто та ее бросает навсегда. – Да че ты соплями мажешь, щас мультики тебе врубим и колы нальем, будет тебе счастье.
– Чонхо, ей всего четырнадцать месяцев, какая кола! – повышает голос Дахён. – Боже. – Она трет переносицу. – Еще раз прошу прощения, – обращается женщина к Мингю.
– Все в порядке, нам не сложно, – уверяет он ее.
– Я буду на связи, пишите сразу, если вдруг что! Я упаковала в сумку все необходимое. А еще обед вам на всех!
Когда Дахён уходит, Мингю не может сдержать облегченного вздоха, но следом каменеет, когда мелкий со смехом водружает ему на руки Дасом и они с ребенком таращатся друг на друга так, будто видят по три глаза вместо двух. Дасом мгновенно заливается плачем, краснея лицом, и такие крупные слезы льет, что он пугается до инфаркта.
– Ушла? – Чонхо выглядывает из-за угла.
– Привет! – Мелкий дает ему пять в подставленную ладонь.
– Ушла, – шепчет Мингю, краснея следом за Дасом, что начала рыдать еще громче. – Сейчас и я уйду. Спасите меня. Ну, чего ты, я ж тебя не обижу, – лепечет он, но девочка воротит от него голову, заливаясь слезами.
Чонхо медленно подходит к ним и с каким-то едва уловимым благоговением смотрит на рыдающего ребенка. Мингю знает, что он ни разу не видел Дасом – в этом мире. Не может упрекать за бездействие и этот взгляд, полный восхищения. Хотя было бы чем восхищаться – это же просто орущий ребенок.
– Дай-ка. – Чонхо забирает Дасом у Мингю, усаживает на свои руки и улыбается, заглядывая в ее лицо; девочка так резко обрывает свой плач, что у Мингю в ушах звенит. – Кто это у нас такой красивый?
Дасом улыбается и прячет лицо, утыкаясь носом в чужое плечо, наверняка размазывая по нему сопли.
– Я-ясно, – тянет мелкий. – Хён, может, по пиву?
– Тебе даже пятнадцати еще нет, какое тебе пиво! – приходит в себя тот.
Дасом оказывается на удивление смышленым ребенком: уже вполне неплохо для своего возраста ходит и хорошо понимает, что вот это трогать нельзя, а это – можно. А еще она смешно говорит «хёнь», повторяя за мелким Чонхо, на что получает корзину возмущения и «Нет, так нельзя, ты должна говорить “оппа”!».
Но больше всего Мингю удивляет то, что ребенок буквально не отлипает от старшего Чонхо, понемногу начиная напоминать ему свою кошку. Судя по всему, в этой жизни Мингю обнимать будет только пьяный Тэён.
Мелкий Чонхо сам меняет Дасом подгузник через пару часов, прогнав их от кресла, а затем сажает девочку рядом с компьютером, на котором мельтешат картинки: Чонхо как раз уселся играть, потому что Мингю отдубасил его какой-то детской игрушкой за то, что он слишком восторженно смотрел на ребенка, говоря что-то вроде «Давай себе заберем».
До этого момента Мингю даже не знал, что хреново умеет общаться с маленькими детьми: у него просто не было возможности. Возможно, проблема в том, что детей он никогда особо не любил, а возможно, в том, что этот самый ребенок – Дасом, к которой, как он помнит, наученный опытом, слишком сложно подступиться. Эта девчонка даже годовалой умеет показать характер, черт возьми.
Чонхо же, сторонившийся сестры, которая в другом мире была ровесником его мелкой версии сейчас, настолько от Дасом в восторге, что сам кормит ее, а потом смотрит на Мингю, наверняка собираясь сказать что-то совершенно неприемлемое, но не успевает, потому что Мингю его мгновенно затыкает.
Ближе к вечеру он, откровенно вымотавшийся, хотя ничего и не делал толком, сидит в углу на подлокотнике кресла и пьет пиво, настолько абстрагировавшись, что даже не сразу замечает, как из его банки громко отхлебывают. Мингю отвешивает мелкому подзатыльник и даже успевает пнуть под задницу, голося, что все расскажет его матери.
Дахён возвращается около семи вечера; бесконечно извиняется. Дасом ползет ей навстречу – слишком устала ходить за этот день – и липнет к ее ноге, мямля: «Мама, мама». В этот момент сдается даже Мингю, думая, что дети – это не так уж и плохо. Особенно если они тебя любят.
Чонхо лезет к нему обниматься весь остаток вечера – буквально рук не разнимает, не давая Мингю банально вымыть кружку.
– Я не знаю. – У Чонхо розовеют щеки, когда он интересуется, с чего его вдруг так размотало. – Просто она была такая милая. Я никогда не говорил тебе, но я всегда хотел младшую сестру.
Мингю медленно фильтрует про себя сказанное и не знает, нужно ли говорить что-нибудь в ответ. Это в любом случае будет звучать как-то не очень.
– Да, я в курсе. – Чонхо правильно расшифровывает его молчание. – Я знаю, что у меня она есть. Целых две. Не есть, а были. То есть…
Мингю со вздохом отставляет от себя кружку и разворачивается, чтобы самому его обнять. Чонхо молчит, уткнувшись лбом в его плечо, и это, кажется, первый раз за последний год, когда Мингю в полной мере чувствует, насколько Чонхо не хватает. Не хватает семьи. Не хватает матери, сестер. Не хватает друзей. Мира, в котором он вырос, но которому он решил больше не принадлежать.
Мингю стискивает зубы и крепче сжимает руки, боясь спросить что-то страшное. Что-то вроде…
– Нет, я не хочу вернуться. – Чонхо немного отстраняется, зарываясь ладонью в его волосы, и со смешком заглядывает ему в глаза. – Ты этого боишься?
Ответа не находится. Мингю его сам находить не хочет. Ведь да – именно этого он и боится. И всегда будет, сколько бы его ни переубеждали в обратном. Мингю не может поверить в то, что ради него кто-то просто взял и отказался абсолютно от всего, что делало его человеком.
Ведь так и есть? Ты никогда не человек лишь для себя,