А в глазах напротив вдоль радужки чернильным: «Ничего не в порядке». А потом Тэён дергается вперед – резко, бесконтрольно – и тянет его на себя. Мингю ничего не успевает понять, потому что все резко пропадает, а следом за этим он видит Чонхо, который держит Тэёна поперек, а после рывком прижимает того к спинке дивана. На чужом лице нет ни злости, ни желания втащить по самое не балуйся – там необъяснимый испуг и что-то еще, что Мингю еще не успевает распознать. Чонхо наваливается вперед, обхватывая Тэёна за шею, и жмет куда-то на сонную артерию, и тот обмякает через несколько секунд, заваливается набок, и его подхватывает встрепенувшийся Мингю.
Они сидят в тишине слишком долго. Тэён шумно дышит и то и дело дергается во сне. Мингю ничего не может с собой поделать – обнимает его крепче и жмурит глаза, когда понимает, что их предательски жжет. Следом за этим по щеке бежит слеза, оставляя за собой горячий след.
– Давно это? – Голос Чонхо хрипит.
– Как я вернулся. – Мингю боится поднять взгляд. – Прости.
– За что?
– А то ты не понимаешь.
Он чувствует, как его несильно сжимают за запястье.
– Наверное, если бы не ты, он бы вообще с ума сошел. Все в порядке. – Чонхо смотрит на Тэёна. – Отчасти это моя вина. Надо было с ним сразу поговорить.
– Поговорить о чем?
– О… – Чонхо замолкает на пару секунд, а потом многозначительно заканчивает: – О Мине.
Мингю горько усмехается и склоняет голову, упираясь носом в чужую шею. Вслушивается в дыхание Тэёна, которое неровное совсем, рваное. Даже во сне. И где-то здесь он понимает, почему тот все еще не вернулся в свою квартиру. Тэёну страшно быть одному. Страшно, что однажды он не сможет спасти себя сам.
– А тебе есть что сказать? – Мингю упирается взглядом в чужие руки, сжатые в кулаки.
– Не знаю. Может, и есть. Я просто… Я не знаю. – Чонхо растерян, Чонхо потерян, он выглядит откровенно пришибленным. – Мы почти не говорили обо всей этой ситуации, понимаешь? Не в моих правилах выпытывать что-то, ты и так это знаешь. Но пока Мин был здесь… что-то произошло. И это «что-то» повлияло и на него, и на Тэёна. Вот только… – Чонхо не решается продолжить.
– Вот только что?
– Кажется, плохо оно повлияло только на Тэёна. Потому что Мин будто бы стал другим человеком. В самом хорошем смысле. Я думал… Думал, все в порядке, честно. Я теперь… Черт его знает, что мне думать теперь.
Тэён резко вздыхает во сне и обвивает руки вокруг Мингю, на что тот сам крепче прижимает его к себе, на момент забыв, что Чонхо все видит. Но Чонхо не говорит ничего. Смотрит только задумчиво, и в потемках его глаза кажутся совсем черными.
– Я поговорю с ним завтра.
– Ты думаешь, это поможет?
– Я готов попытаться, – твердо говорит Чонхо и поднимается с дивана, идет к выходу, но останавливается на пороге. – Торопить не буду, но… Не задерживайся здесь до утра.
И он действительно делает это. Чонхо с Тэёном так долго сидят на кухне на следующий день, что Мингю начинает думать, что второй решил прогулять работу, но тот все-таки выходит в коридор спустя полчаса с потерянным лицом, а затем молча надевает ботинки. Уходит. А Мингю вдруг кажется, что уже ничто не будет как прежде.
И он оказывается прав. Но не совсем так, как думал. Потому что спустя неделю он неожиданно обнаруживает, что Тэён с Чонхо становятся чертовыми лучшими друзьями: они пьют соджу вдвоем на кухне, пока Мингю копирует аквалангистов, ныряя в конспекты, ибо сентябрь уже, занятия, все такое, они вместе уходят куда-то на весь день, когда случаются выходные, они вместе сидят перед плазменным телевизором, который Чонхо купил на свои деньги, и режутся в приставку, которую Чонхо купил тоже. Где-то здесь Мингю бы, может, и возмутился, мол, что за бесполезная трата денег, а потом начал бы ревновать, но речь все-таки о Мингю идет, поэтому он лишь лениво наблюдает за чужими макушками в гостиной, а после возвращается к конспектам, ибо.
Ибо все лучше, чем быть свидетелем ночных истерик Тэёна, которые больше почему-то не повторяются. Потому что все лучше, чем видеть виноватого Чонхо, который на себе эту вину аж из другого мира притащил, но теперь выглядит просто… как Чонхо. Иногда Мингю думает, о чем эти двое говорили тогда на кухне. Но затем понимает, что, если ему до сих пор прямо не рассказали об этом, значит, еще не время. Значит, нужно подождать.
Мингю доверяет: и Чонхо, и Тэёну. И если сейчас все хорошо, ему не на что жаловаться.
Чонхо настолько виртуозно вписывается в его, Мингю, жизнь, что тот даже взглядом моргнуть не успевает. И если бы речь только о жизни шла. Чонхо вписывается в этот мир. Дополняет его собою настолько, что даже мысли не остается о том, а как все было раньше. А как было без него.
Чонхо находит подход к Тэёну. Чонхо находит подход ко второму себе. Однажды Мингю застает их в гостиной за тем, что Чонхо треплет голову мелкому, ввинчивая кулак в его макушку, и это предельно смешно выглядит со стороны, правда, это уморительно, но сам Мингю застывает в таком удивлении, что чуть стакан с колой не роняет.
Если бы кто-то сказал, что Чонхо родом из совсем другого мира, Мингю бы не поверил. Потому что чувство такое, словно он всегда был здесь, среди них.
И однажды Чонхо говорит:
– Он не может без него.
Мингю ориентируется в ситуации не сразу. Сонно перехватывает сигарету рукой и ежится: на улице уже прохладно поздними вечерами, октябрь все-таки.
– Он не может без него, – повторяет Чонхо, и Мингю понимает. – Вот только кого-то эти чувства лечат, а кого-то загоняют в гроб.
Он молчит. Осознает, где чья роль. У кого крылья, а у кого – лопата. Мингю затягивается и опускает голову, упираясь взглядом в половицы веранды.
– Все в порядке, – заверяет Чонхо следом, – с Тэёном все будет хорошо. Я клянусь. Что бы ни произошло, у него будешь ты. – Он улыбается. – Знаешь, кто бы мог подумать.
– О чем?
– Ты столько раз пытался вдолбить мне мысль о том, что если ты сломан, то чинить других не в силах, но в итоге… Ты же понимаешь? Неважно, насколько сильно сломан ты сам, – если рядом кто-то такой же поломанный и этот кто-то для тебя важен как никто, тебе будет плевать на собственные надломы. Тебе будет плевать,