Он последовал за торговцами до самого рынка и купил девушку с ребенком, прежде чем их успели выставить на аукцион, даже прежде, чем их оприходовали как товар. Он накормил их и заботился о них до тех пор, пока они не окрепли, а потом посадил их на другой корабль, на этот раз в качестве пассажиров, и она даже не успела узнать о своем благодетеле хоть что-нибудь, кроме имени. Все остальное О’Харриганы узнали только потом, из писем Шона.
Корабль возвращался в Африку, в только что появившуюся на карте страну Либерия, страну надежды для освобожденных рабов, чье название означало «земля свободы». Жизнь здесь не обещала быть легкой, но зато это была жизнь без цепей, без страха перед людьми, называвшими себя хозяевами.
В память о доброте незнакомца женщина и ее дети приняли имя О’Харриган и носили его с гордостью, как и многие другие граждане нового народа, носившие имена тех, кто их освободил.
Нет, О’Харриганы не меняли фамилию ни при каких поворотах политической ситуации. Заслуженное уважение во много раз сильнее любой пропаганды, которую политики вбивают в головы людей кнутами прессы.
Что касается имени Зигфрид, то оно тоже досталось ему в память о доброте незнакомца; на этот раз — солдата Африканского Корпуса Роммеля. Еще один милосердный поступок был совершен, когда некий старший лейтенант проследил за тем, чтобы взятого в плен чернокожего по фамилии О’Харриган идентифицировали как либерийца, а не американца. Потом он обеспечил Джону О'Харригану хорошее обращение и отпустил его.
В честь этого немца Джон назвал своего первенца, так как у юного лейтенанта детей не осталось. Эта традиция вместе с семейной легендой прошла сквозь поколения, соединившись с историей Шона О’Харригана. Предки Зигфрида чтили свой долг чести.
Имя Зигфрида О’Харригана совершенно не соответствовало его внешности. Он не был ни высоким блондином, ни рыжим коротышкой, на самом деле он вообще не был белым.
В этом он походил на остальных колонистов Мира Бахманна, большинство которых имели восточноиндийское или пакистанское происхождение. Во всем остальном он разительно от них отличался.
Бόльшую часть жизни он провел на военной службе и собирался на ней и остаться. Он чувствовал себя счастливым в форме, что большинству колонистов было непонятно.
Мысли о предках не покидали его даже сейчас, когда он, усталый после долгого перелета, но тем не менее взволнованный, стоял перед могучим бортом боевой машины, в грациозных контурах которой чувствовалась мощь и функциональность. Она была больше любого здания этой затерянной на краю освоенного человеком космоса колонии.
Мир Бахманна. Бедная колония, известная лишь тем, что экспортировала целебные растения, которые росли в здешней пустыне, не слишком привлекала туристов. Прилетавшие сюда улетали обратно, потому что жизнь здесь была даже тяжелее, чем в трущобах Калькутты или болотах Бангладеша, по которым постоянно гуляют тайфуны. Здесь жили фермеры, которые засевали гектары экспортируемой «саже» и орошали ровно столько земли, чтобы не умереть с голоду. Горячий, сухой ветер пустыни засыпал песком тугие кудряшки шевелюры Зигфрида и трепал короткие рукава униформы цвета «пустынный хаки». Он знал, что не мог выбрать более удачного места для того, что могло оказаться пожизненным изгнанием, особенно принимая во внимание его хобби, его страсть. И он с готовностью, едва не с рвением, пошел на это.
Это чудовище, этот джаггернаут, гора сверкающего металла, был Боло. Теперь это был его Боло, его партнер. Партнер, которого он знал до последней детали... и чьи мыслительные процессы подходили ему настолько безупречно, что вряд ли во всей Галактике найдется другая такая пара.
РМЛ-1138. Устаревшая модель, которой предстояло уйти в отставку, что для Боло означало деактивацию. Другими словами, смерть.
Боло были более чем просто «супертанками», более чем просто военными машинами, ибо они несли в себе лучшие искусственные умы, разработанные людьми. Когда Боло «выходил в отставку», вместе с ним уходил ИР. Навсегда.
Даже теперь оставались те, кто пытался лоббировать права ИР, приравнивая деактивацию к убийству. Им противостояло огромное количество различных организаций, в первую очередь религиозных, чьи возражения главным образом основывались на том, что существо с «телом» из электронных контуров нельзя считать «человеком», а следовательно, об «убийстве» не может быть и речи. Какая бы сторона ни выиграла, вряд ли это произошло вскоре и повлияло бы на судьбу именно этого Боло.
Зигфриду тоже пришла пора выходить в отставку, и по той же причине. Его специализация лежала в области ремонта и обслуживания систем вооружения, в особенности систем слежения и наведения.
Техника устаревает, и в один прекрасный день его сочли слишком старым для переквалификации. Перед ним лежал трудный выбор и неясное будущее: либо, не имея ни единого шанса на повышение, заниматься бесперспективной работой, либо выходить в отставку. Он подал прошение на перевод, в отчаянии перечислив все, что могло бы дать ему шанс. По совету начальства он включил в резюме свою родословную и упомянул об увлечении военной стратегией доатомного периода.
И к его искреннему изумлению, именно его хобби и история семьи привлекли к нему внимание кого-то из Резервов, кого-то, кто искал именно такого человека...
Ветер стих; никто, если он был в своем уме, не выходил наружу в полуденную жару. Порт казался покинутым, если не обращать внимания на завывавший вдалеке одинокий двигатель.
Боло сохранял полное молчание, но Зигфрид знал, что он — он, а не оно — наблюдает за ним, изучая мириадами сверхсложных сенсоров и инструментов. Он уже наверняка знает, сколько пломб у него во рту и рубчиков на подошве ботинок. Он уже рассмотрел личное дело Зигфрида, но, прежде чем партнерство действительно состоится, они должны столкнуться лицом к лицу.
Он вежливо прочистил горло. Подошел момент истины. Пришла пора выяснить, действительно ли решение администратора Резерва о том, что они с этой горой металла идеально подходят друг другу, станет их спасением.
Ключом было хобби Зигфрида — война в пустыне, тактика и, главное, жизнь и мысли некоего полководца прошлого.
Эрвин Роммель. «Лис пустыни», человек, которого даже злейшие враги называли «последним настоящим рыцарем». Зигфрид знал об этом великом танковом гении почти все. Он выучил наизусть каждую кампанию, которой когда-либо командовал Роммель, и его восхищение человеком, чья жизнь на мгновение пересеклась с жизнью его предка, никогда не проходило, как не исчезало и преклонение перед его гением.
Но во Вселенной нашлось по крайней мере еще одно создание, чье преклонение перед Лисом пустыни могло сравняться с Зигфридовым.