– Возможно, чувства, – вздыхает Таур. – Бедная девочка, после всего, что с ней делали кровососы… Давай её в отдел, а там позовём Дарину, незачем ей в таком состоянии идти домой.
Что происходит дальше, я не помню. Помню только, что протягиваю мясо для Алекса, чтобы его накормили, и всё. Как я с берега оказываюсь в нашей рабочей комнате – не помню. Всё видится мне урывками, я даже не понимаю, как меня транспортируют. Я не смогла добить сангвиза, угрожающего маме, потому что это – Алекс. Сейчас я хорошо понимаю: я не смогла его убить, потому что это он, а вовсе не потому, что не могу убить беззащитного. Будь на его месте моя Старшая, моя рука бы даже не дрогнула, но это Алекс! Алекс! И я не смогла… Почему? Почему я не смогла рубануть его?
– Санктус! Елика! Что случилось? – слышу я мамин голос и снова начинаю плакать, потому что я её подвела.
Она меня обнимает, прижимая к пахнущему домом платью, отчего мне становится чуточку спокойнее, но я понимаю: сейчас мама узнает о том, что я не смогла, и… Что будет тогда? Что? Она посмотрит на меня с брезгливостью? Выгонит? А как же Алье? Я не хочу!
– Таур, что случилось? – жёстким голосом, в котором мне слышатся раскаты грома, спрашивает мама.
– Прорыв у нас, Дарина, – вздыхает мой начальник. – На берег выбросило кровососа, по-видимому, Елике знакомого. Она подумала, что он опасен тебе и семье, поэтому хотела добить его, но не смогла. Возможно, чувства… И теперь думает, что предала тебя этим.
– Маленькая, ну что ты? – ласково спрашивает меня мама, а я просто так боюсь того, что случится, что вся дрожу. – Ты правильно поступила, не убив его, ты молодец и никого не предаёшь.
Она гладит меня, уговаривая очень ласковым, нежным голосом, отчего я верю ей. Верю в то, что Алекса и не надо убивать, что он не опасен, я верю маме, потому что не умею не верить ей. Мне постепенно становится легче, отчего я, кажется, засыпаю в её руках. Просто наваливается слабость, всё темнеет кругом, и я просто отключаюсь, как разряженный артефакт.
Когда я снова открываю глаза, обнаруживается, что я дома. Я лежу на диване, а рядом находится вся семья. И все они, даже малыши, смотрят на меня с сочувствием, а ещё – ласково. Кажется, я опять плакать буду… Просто расплачусь от этого понимания в глазах папы, ласки – у мамы, от этой любви, в которой меня топят сестричка, Алье и братья, кинувшиеся ко мне, едва лишь увидев, что я открыла глаза.
– Елика, это был Алекс? – интересуется мама, на что я молча киваю.
– Я… чтобы защитить… – пытаюсь объяснить, но младшие меня гладят, и подобрать слова не получается.
– Не каждый сангвиз опасен, доченька, – ласково объясняет мама. – Ты гораздо важнее, а ты себе сделала очень плохо, куда это годится?
Оказывается, целителя накормили мясом, которое я дала, но в сознание он ещё не пришёл, тем не менее он остаётся под надёжной охраной. Услышав, что это Алекс, мама берёт мой переговорный артефакт и рассказывает Тауру, что их «гость» – целитель, поэтому вреда причинить не сможет по сути своей.
– Ты всё сделала правильно и ни в чём не виновата, – гладит меня по голове своей ладонью папа, и мне опять, как при первой встрече с мамой, хочется тянуться за этой ласковой рукой. Я будто становлюсь одного возраста с Алье…
Наверное, хорошо, что я не убила Алекса…
Глава двадцать первая
Со мной разговаривают. Сначала мама, потом и Таур, объясняя, что сангвизы не опасны сами по себе, а маму всегда есть кому защитить. Я постепенно понимаю, что не надо убивать всех сангвиз, едва завидев их, но при этом меня никто не ругает. Хвалят, как будто понимают, почему я хотела так поступить. Может быть, действительно понимают? Мне почему-то кажется, что понимают.
При этом пару дней со мной обходятся, как с маленькой, и это мне неожиданно нравится – становится спокойнее. Почему-то, я не считаю, что надо мной издеваются, при этом никто меня не стремится унизить. Необычный подход, тем не менее он работает, и вскоре я – снова я, а не истеричка какая-нибудь. Я даже, наверное, с Алексом встретиться готова. Не уверена ещё, но, наверное, готова.
– У тебя отпуск ещё два дня, – напоминает мама, и тут я вспоминаю, что говорил Таур, когда я ощущала себя ещё в тумане.
Ой, сты-ы-ыдно! Как то он теперь ко мне отнесётся, учитывая, что я себя так повела? Даже страшно становится на мгновение, но потом я решаю, что должна смело встречать испытания, раз не удержала себя в руках. Накажут как-нибудь, наверное, хотя вряд ли так же, как сангвизы, поэтому, скорее всего, переживу. Ну а нет, тогда закончится моя карьера.
Почему-то я спокойно воспринимаю эту мысль. Ну, почти, конечно, потому что совсем не хочется, чтобы она заканчивалась, но это зависит не от меня. Какая-то апатия, что ли, овладевает мной. С одной стороны, я рада, что не убила Алекса, а с другой – не могу понять, что это за ощущение поселилось во мне, когда его увидела.
– Мама… – я присаживаюсь поближе к этой удивительной женщине. – Когда я увидела Алекса, что-то внутри меня хотело броситься к нему, но я не понимаю своих ощущений, а ещё, почему…
– Почему не смогла, – кивает мне мама, погладив, как маленькую. – Значит, он что-то для тебя значит. Подумай, может ли так быть, что Алекс тебе небезразличен?
– А это как? – не понимаю я.
– Доченька, а ты знаешь, что такое любовь? – осторожно интересуется она, явно подразумевая что-то особенное.
– Да, – уверенно киваю я. – Я видела изображения и книги хомо читала ещё, но то, что у меня, оно не похоже совсем.
– У вас разве нет семей? – спрашивает мама, сделав какой-то знак выходящему из комнаты Карину. Папа поворачивается и молча садится напротив нас на стул, стоящий у стола.
– Есть, – пожимаю я плечами. – Есть Выбор, когда самец выбирает, а самка становится с ним единодушной. Тогда происходит ритуал, в результате которого мы начинаем чувствовать репродуктивные органы и получать удовольствие от процесса оплодотворения.
– А что вы при этом чувствуете? – звучит вопрос от папы.
– Ну… благодарность, наверное… – неуверенно отвечаю я.
Постепенно я рассказываю о том, что такое Выбор, почему ему нельзя сопротивляться, хотя формальное согласие требуется. Выбор пары – очень ответственное и важное мероприятие, и хотя самку, фактически, просто ставят в известность, но это же ответственность – быть для Спутника, ублажать его, делать так, чтобы ему жилось комфортно…
Мама вздыхает и начинает рассказывать мне о чувствах. Поначалу я не понимаю, в чём разница, но потом присоединяется и папа, с улыбкой рассказывая о маме. Спустя минуту я уже плачу, потому что такая нежность, такая ласка в папиных словах для меня просто непредставима. Карин просто боготворит маму, как будто она для него – выше Санктуса и сильнее всех звёзд в небесах. Я впитываю новую информацию, как губка, пытаясь осознать.
Я понимаю, что внутренняя жизнь людей гораздо богаче, чем у сангвиз, а народ, породивший меня, теперь кажется мне каким-то очень убогим, не знающим чего-то главного. Но если чего-то не знаешь, то это ещё не значит, что его нет, правильно? Значит, и я могу чувствовать, и со мной подобное может произойти, надо только хорошенечко понять, что это такое. Звучит, как самое большое чудо на свете, а на деле… я далеко не всё понимаю, поэтому пристаю к родителям в попытке получить разъяснения. Самое главное – и мама, и папа терпеливо объясняют мне все подробности, ничуть не стесняясь и не пытаясь отмахнуться, направив к книгам. Это так необычно…
Так странно ощущать себя буквально малышкой. Каждый день