– Ну здравствуй… Как ты тут? – прошептал Иван, гладя Сметка по шее. Взял скребок и щётку, огляделся, ища, куда ж кадушка девалась, которой воду носили, и заметил Алёшку. Сидел тот в углу, спрятавшись за лопаты да вёдра. – Алёшка! От меня, что ль, схоронился? Ревёшь, что ли? – Поморщился, язык прикусил – до того на батюшку похоже вышло. Сказал ласковей: – Алёшка… Эй…
Подошёл ближе. Алёшка поднял голову, повернулся неловко, с грохотом посыпались лопаты да вёдра. Когда разгребли их и кое-как выбрался Алёша из соломы на свет, увидал Иван, что глаза у того опухшие, а лицо такое, будто помер кто.
– Что стряслось?
– Вади́мка прибегал. Он в деревне живёт, что с моей рядом. Сказывал, ятры́шка там… в моей…
– Ятрышка? – Знакомое почудилось в слове, но что за зверь, не мог припомнить Иван.
– Болезнь такая, навроде чумы али лихорадки. Всех косит, не глядя. А у меня там и мамка, и тятька, и сестрички… – Утёр Алёшка кулаком нос, всхлипнул. Заревел в голос.
Спросил Иван:
– Лекарей-знахарей нет у вас разве?
Алёшка только головой мотнул. Под сердцем змеёй скрутился беспомощный холод – совсем как когда матушка помирала.
– Ну а… и бабок никаких нет? Из тех, что зубы заговаривают? Или наузниц каких?
– Не поможешь там зубами да узлами, – зло сказал Алёшка.
– Ятрышник нужен. Его корень истолочь надо, заварить, выпить и примочки делать. Тогда гнойники лопнут, язвы сойдут и жар уйдёт… повезёт если.
– И где ж его достать? Ятрышник этот?
– Да в огороде он у каждого рос! Только нынче не было весной тепла, не зацвёл он, не набрался сил. Не помога-ает…
Сунул Иван Алёшке утиральник, нахмурился. Вспомнил, что за трава такая: лиловатая, с длинными головками – матушка показывала.
– И что же? Если достать ятрышник этот цветущий, сможешь отвар приготовить?
– Куда мне, – хлюпнул Алёшка. Прижался к Сметку. – Это только знахарки умеют.
– Есть у меня знахарка знакомая, – задумчиво молвил Иван.
– Ну а далеко ль до деревни твоей?
– Полдня верхом. – Алёшка уткнулся Сметку в гриву. Тихо, ласково заржал конь. – Только чего ж теперь туда ехать?
Хоронить поеду через седмицу, как помрут все… А до того только сам заразу схвачу.
– Погоди слёзы лить. В дорогу соберись, Сметка оседлай и себе лошадку попроворней выбери, Белогу́зку, что ли… И меня жди!
Поднял заплаканные глаза Алёшка. Парень уже справный, рукастый, мо́лодец девкам на загляденье, а глядит, словно щенок совсем.
– Давай-давай, шевелись, некогда нам рассиживаться.
* * *
В оранжерейных палатах всегда влажно было, душно, сладко пахло цветами. У Ивана голову кружило и нос закладывало, но палаты те ещё матушка завела, и любил он хаживать здесь, особенно когда пусто было. Думал, как станет Гнева хозяйкой, так велит цветы заморские выкопать, стены стеклянные да зеркала разобрать. Но не велела Гнева, а сама сюда то и дело наведывалась, о цветах у чернавок справлялась.
А матушка ведь самые красивые цветы собрала в палаты: и те, что в Синичье с Траворечьем растут, и те, что из Заире́вья везут, и те, что в каждом овраге торчат от Медвежьего угла до Оковины. Но там, в оврагах, никто на них не глядел, а тут, в палатах оранжерейных, в холе и неге, распускались они, раскрывались белыми россыпями, алыми звёздами. Таков и ятрышник был: в светлом лесу, на сыром лугу али в тени у избы не углядишь его толком. А здесь, на отдельной грядочке, белыми камешками обложенной, вверх тянется, к солнцу, блестит бархатисто. Тепла ему тут вдосталь, воды чистой льют, сколько просит, и ни град, ни гроза, ни заморозки не доберутся. Правда, рвать цветы строго-настрого воспрещалось в оранжерейных палатах… Матушка ещё запретила, а Гнева следила рьяно: тоже любила тихий садик с кривыми тропинками под стеклянной крышей. Если надобились какой цветок али трава, ножичком нужно было среза́ть, да не самому, а девок просить, умелиц, которые про каждую травку знали.
Всегда так делал Иван. А нынче пошёл прямо по грядкам, раскидывая землю, да так, чтоб приметнее было. Нагнулся над ятрышником. Шепнул:
– Прости, матушка.
Вырвал с корнем. Разлетелись лепестки, роса окропила руки.
Видел Иван, как уж бежали чернавки, за головы хватались: ох и достанется, думали, от царицы за то, что истоптал Иван сад, раскидал землю, цветы вырвал… Не достанется, коли расскажут, как дело было. А Иван потом явится к батюшке, сам подтвердит. И чем больше народу прознает, как царевич старший сад царский застекольный топтал, тем лучше. Снова толки пойдут:
– Чудной да балованный.
– Вот ведь: сын царский, а повеса бешеный.
– Одно слово: странненький.
А батюшка своё скажет:
– Ерохвост любомудрый! Людям на смех…
Прижал Иван покрепче к себе охапку ятрышника и в один скачок пролетел мимо застывших девок.
* * *
По посадским улочкам коней под уздцы вели до самой Сахарной слободы. Там Иван Алёшке велел в оба глядеть, сам вперёд пошёл: мало ли кого в таких местах встретишь. Правда, сверкал на нём кафтан позолоченный, меч висел в ножнах, – за версту видать было царевича, никто б среди ясна дня привязываться не стал. А всё ж таки Слободка сахарная – не сладкое место.
– Куда мы? – тихо спросил Алёшка. Слёзы высохли, одни дорожки на чумазом лице остались.
– Наузница тут живёт знакомая. Сделает отвар из ятрышника, и поскачем в твою деревню.
Едва не задохнулся Алёшка:
– Так достал ты, что ли, ятрышник? Иван-царевич… до гроба тебе… до самой сырой землицы должник буду!
Иван похлопал по мешку, притороченному к седлу. Сказал хмуро:
– Про долги для кого другого оставь. Тут поди хватит на деревню твою, да только с остальными как? Не только у вас ведь ятрышка эта.
– Не только… А в тот год лихорадка бусая была, – добавил Алёшка. Тоже лицом потемнел. – Сестрицу старшую забрала. Что ни год, так чума какая… Царица… – Алёшка оглянулся, голову вжал в плечи. – Царица, говорят, котелок в опочивальне своей поставила, варит в нём хворобы, потом с дождями рассеивает…
– Кто ж это сказки-то срамные мелет? Ты, Алёшка, светлая голова, грамоте обучен, а такому веришь, – бросил Иван. Бросил, да тут же подумал: ведь и сам сколько на Гневу грешил. Что не хан тот болгорский, а она это матушку погубила…
Оборвал мысли, постучал в дверь низкой избушки. Послушал, как замяукала кошка, отворил, переступил порог.
– Здравствуй, бабушка.
– А-а, Ванюша. – Обернулась