Ни в одном княжьем городе не допустили чужую, усталую да неприбранную девку до ценных книг. В Синичье и вовсе едва в застенки не бросили: чужачка, мол, от врагов выведывать явилась! Помнили ещё в Солони недавние войны, а в Синичье, где двадцать две деревни спалили, – особенно помнили.
…Но здесь, в Крапиве-Граде, в столице, во что бы то ни стало нужно было добиться, попасть в книжницу. Там и тут вызнавала Гнева, прачкой была и сенной боярышней, золотошвейкой и ключницей, – но выведала наконец, что хотела. Узнала, что одним учёным мужам в царскую книжницу ход есть. Да царице.
Кощей. Сумрак
Когда была Горя рядом, даже на дорогах Тени пыль золотилась. Ночами, если гуляла она по лугам, разгорались звёзды вышивкой по атла́су. Зимами лютые холода отступали, и волки утихали в своих норах, лишь бы послушать, как напевает Горя, кормя Тенных птах.
Когда сидела на пороге дворца с Тенесловом – сами вспыхивали свечи, и стелился по туманным полям терпкий дух: можжевельник, сосна, яснотка, хрупкие Солонные запахи.
Слабей, тише становились они с каждым днём, пока не пропали вовсе.
Когда в тёмном плаще до пят, с косой до земли ходила с его посохом Горицвета по Тенным землям – расцветали под её ногами васильки, разлетались от волос бабочки, и горы кутало тёплым сырым туманом.
Когда она опускалась в травяные волны с жалейкой, когда начинала играть – слетались все птахи Тенные, все звёзды и звери, ведуны и тени. Жар-птицы тянули шеи из Солони на невидимый свет.
Когда сидела, прислонившись спиной к его плечу, сдувала с ладони пыль, отправляла в небо, – всё кругом светлей становилось. Спрашивал Кощей себя, что есть счастье; сам себе отвечал: это.
Былое. Царицы
Царский дворец Гнева сразу увидела, как в ворота Крапивы-Града скользнула с обозом. Такой свет от дворца шёл, от его белокаменных стен, высоких башен, что раскрыться хотелось, побежать вперёд – как по снежному лугу среди зимы. Но не потому стремилась туда Гнева, не от того, что стёкла цветные искрились да цветы диковинные росли. А потому, что там, во дворце, ждала Гневу книжница, а в книжнице – Тенеслов, а в Тенеслове – отгадка, как в Тень вернуться.
Глубоко вдохнула Гнева, закашлялась; всюду в городе стояла пыль, пахло потом, калачами, дёгтем. Гнева зашагала по мощёной улочке, которая шире и шире делалась ко дворцу. То и дело он пропадал из виду за избами и садами, но всякий раз вновь возникал – с резными башнями, с золотыми крышами, отражавшими солнце.
Вокруг клонила ветви к земле осень, наливались силой яблони и орешник, гудел посад. Привыкла уж Гнева ходить, глаз не поднимая, чтоб чужого внимания не привлечь, но в Крапиве-Граде не было сил под ноги глядеть, глядела Гнева по сторонам. Тут собака корку стащила с нарядного сундука, тут лавка кривая к рябине прибита, сидит на лавке бабка, а на рябине парнишка ногами болтает, стрелу строгает. Из одной избы хлебом тянет, из другой – смрадом, кошка рыбину тащит, собака кость гложет. Гнева оглянуться не успела, как окружили её чумазые ребятишки, принялись за рукава дёргать:
– Ох и чудная рубаха у тебя!
– Чего тебе у нас надобно, чужестранка?
– Дай, бабушка, векшу на пшено да на леденцы!
Бабушка! Может, и вправду старухой глубокой добралась она до Крапивы-Града? Тяжело стало на сердце, да и город весь то пёстрым был, праздничным, то выныривал тёмными коулками, чадными углами. Шла Гнева через торг, через рыбный ряд, через Кузнечную, Оружейную, Корабельничью слободки. Вышла наконец к площади у дворца. Дивно пахло грушами в меду, качались берёзы, веяло прохладой, будто бы от ручья, а лес подходил к самым стенам – густой, грозный. Окон во дворце целая тьма сияла в подступающих сумерках… За которым из них книжница?
Гнева с тоской оглядела палаты и переходы. Тьма тьмущая! Как тут разобраться? Пока глазела она, зазвучали сзади шаги, заржали лошади; Гнева отступила, прижалась к молодому дубочку. Мимо промчались всадники на тонконогих конях, за ними колымага расписная пролетела и остановилась у самого крыльца. Вышла из колымаги женщина в расшитом охабне. Подтянулись стражники у дубовых дверей, встрепенулись чернавки, возившиеся с цветами; даже всадники улыбнулись, а навстречу выскочила, видно, сенная девка, поспешила по ступеням.
– Царица, – прошептала чумазая девчонка, увязавшаяся за Гневой ещё от ворот. – Яромила. – Пригладила волосы, облизала губы. Восторженно вздохнула: – Красивая-то какая… Самая добрая. Вот бы мне мамку такую.
Гнева глянула искоса на девчонку. Не похоже было, что хоть какая-нибудь мамка у неё есть. Может, та самая война забрала, что пожгла сёла в Синичье.
А царица уже скрылась во дворце, следом за ней вбежали весёлые боярыни.
…Не боялась царица Яромила ни сглаза, ни порчи, не только без царя в колымаге ездила, но и пешком ходила: то на торг, то к реке, а то и просто по городу. Крестьян слушала, кузнецов, умельцев, скоморохам резан давала, гусляров привечала, а однажды сама на дудочке сыграла на потеху. Щедро набросали в скоморошью шапку копеечек и резанов. Яромила сколько скоморохам дала, а сколько велела отнести бабке какой-то, то ли знахарке, то ли наузнице, Гнева не поняла толком. Стояла в толпе, глядя на царицу, дивилась: как это её царь одну отпускает в город, да почти без стражи? А потом услышала, как шепчутся рядом кумушки:
– Потому и ходит, будто ничего не боится, что ведьма она. И себя, и сыночка защитит, коли понадобится…
– Да как же царь-батюшка в жёны такую взял?
– Да уж околдовала поди. А ещё, говорят, град-то наш она́ держит…
– Гра-ад держит? Это ещё как?
– А так. Вишь, стороной нас пагубы обходят, хотя за стенами – то мор, то брань, то ведьмы рыщут, звёзды воруют…
Гнева усмехнулась. Вспомнила Аксинью, что травами людей пользовала, – тоже её ведьмой звали. Вспомнила, как сама молнии в Тени метала и тучи воротила. Здесь-то, в Солони, до сих пор и дождик с трудом согнать может да людям особо не показывает уменье своё. Только покажи – тут же слухи пойдут, полетят быстрыми скакунами. Много ли кликушам да кумушкам надо, чтоб ведьмой назвать.
А Яромила и не слышала ничего. Поклонилась в пояс народу, дудочку отдала скомороху, улыбнулась:
– Ясного вам дня, люди добрые. Благодарствую, что послушали!
Зашумела площадь, и