Он был один.
Так же одинок, как и его отец, когда тот ждал смерти в тёмном колодце, как ждут её все те, кто за всю жизнь собрал лишь деньги и власть.
Его королевство, построенное на костях тысяч мертвецов, рухнуло в одно мгновение. Люди его ненавидели, боги его презирали, и у него не было даже храбрости, чтобы пройти через залу, найти оружие и пустить себе пулю в лоб.
Он закрыл глаза и попытался найти утешение в воспоминаниях о магических мгновениях былой славы.
Их было немного, но они были очень яркими. Богатство, женщины, власть были даны ему в избытке, о чем и мечтать не мог бедный мулат, сын рабыни, который, казалось, был обречён провести большую часть жизни в цепях.
Это стоило того. Лгать, красть, убивать, предавать, порабощать, пытать и насиловать – всё это стоило того, чтобы достичь его положения. Всё, кроме отказа от старых богов своей расы. Ведь всё, что сделано людям, забывается с их смертью, но боги не умирают, и их гнев может длиться тысячу лет.
А теперь эти боги уничтожили его армию.
– Элегба, Элегба… – воскликнул он про себя. – Почему ты отвернулся от меня?
Его насторожил шум. Он открыл глаза и столкнулся с суровыми взглядами тридцати женщин, пристально смотревших на него.
– Чего вы хотите? – устало спросил он.
– Мести.
Он презрительно усмехнулся.
– Я слишком мал, чтобы угодить вам всем, – пробормотал он, как будто издеваясь над собой. – У меня только одна жизнь. Кто хочет её забрать?
– Нам не нужна твоя жизнь, – ответила гордая матрона, казавшаяся их предводительницей. – Твоя жизнь ничего не стоит. Нам нужен твой запах.
– Мой запах? – удивился он, хотя в этих обстоятельствах казалось, что ничто уже не может его удивить. – Что особенного в моем запахе?
– Он пахнет горелым мясом, – последовал странный ответ. – Тот запах, который преследовал меня всякий раз, когда твои люди клеймили моих детей. – Ядиядияра показала раскалённое клеймо, которое держала за спиной. – Помнишь? – спросила она. – Помнишь, сколько тысяч раз ты использовал его против беззащитных испуганных детей?
Именно в этот момент Жан-Клод Баррьер наконец понял, что имел в виду колдун, говоря о страшной смерти, которая его ждёт. Но даже тогда он не нашёл в себе силы попытаться избежать судьбы, лишь позволил четырём женщинам схватить его за руки, пока мстительная матрона выжигала ему клеймо прямо на груди.
Он стиснул зубы и ощутил вблизи знакомый запах горелой плоти, который так часто вдыхал в свои времена славы.
Клеймить мужчин короной и своей инициалом всегда казалось ему варварским, но эффективным способом утвердить свою власть и сделать своё имя узнаваемым, ненавидимым и уважаемым даже по ту сторону океана. И он всегда чувствовал тайную гордость за то, что тысячи мужчин будут помнить его до самой смерти и носить его клеймо даже в могиле.
А теперь клеймили его самого.
Прямо над сердцем, как самого простого из его рабов.
Но затем подошла другая женщина и поставила клеймо на его предплечье.
Как самому храброму из его воинов.
Вскоре ещё одна, с раскалённым добела клеймом, опалила его щёку, обжигая губы.
А следующая прицелилась в лоб.
И наконец молоденькая девушка, громко произнося имя своего покойного мужа, сорвала с него одежду и обожгла его гениталии.
Тогда он закричал в отчаянии.
Принесли новое клеймо, разжали ему рот, силой вытянули язык и сделали так, чтобы предсказание о том, что он сойдёт живым в ад, но не сможет даже жаловаться, сбылось.
На ладонях, ступнях и даже на коже головы вскоре появился знак с короной и «N» Короля Нигера. Когда его уложили на пол и покрыли ожогами спину, Жан-Клод Баррьер начал кататься по земле, корчась от боли и издавая невнятные стоны, так как на его теле не осталось ни одного сантиметра, который мог бы выдержать вес его тела.
Наконец Ядиядияра властным жестом приказала оставить его в покое и уселась на ступени трона.
Её спутницы последовали её примеру и остались неподвижно сидеть в тишине, наблюдая за ужасной агонией некогда всемогущего Короля Нигера, который продолжал рычать и корчиться в центре огромного зала, украшенного шёлковыми занавесями.
Вскоре появились мухи.
Сотни, тысячи, а может, миллионы мух облепили открытые раны Мулая-Али, который перестал корчиться и замер, глядя в небо через широкий оконный проём, осознавая, что его пожирают заживо.
К вечеру появились белые люди во главе с Селестой Эредией, которая, хладнокровно наблюдая за жестокой сценой, взяла один из тяжёлых пистолетов, которые носил на поясе Гаспар Рейтер, и без слов направила его в голову умирающего, нажав на спусковой крючок.
Затем она указала оружием на окровавленный труп, повернулась к туземцам, которые по-прежнему оставались неподвижными.
– Месть не воскресит ваших любимых, – сказала она с бесконечным спокойствием. – И жестокость не унимает ту настоящую боль, что прячется в самой глубине души. – Она глубоко вздохнула. – Мучения, которые вы причинили этому несчастному, не вернут мне отца, так же как не вернут ваших мужей и детей. Только прощение помогает забыть, и только любовь способствует созданию более справедливого мира. – Она подошла к золотому трону, обошла его, внимательно изучила, а затем перевернула, сбросив с лестницы. – Больше никаких тиранов! – добавила она. – Никаких работорговцев, никаких рабов. Клянусь памятью своего брата, что отныне на берегах великого Нигера будут жить только свободные люди, какой бы ни была их племя, раса или цвет кожи.
– Ты будешь нашей королевой? – с некоторой тревогой спросила Ядиядияра.
Девушка подарила ей самую нежную и спокойную улыбку, твёрдо покачав головой.
– Я пришла сюда не для того, чтобы править, – сказала она. – Я пришла, чтобы попытаться научить вас, что каждый человек имеет право быть своим единственным королём.
– Но всегда должен быть тот, кто командует, и тот, кто подчиняется! – настаивала уверенная в своей правоте йорубская матрона.
Селеста Эредия долго не отвечала; она медленно оглядела всех присутствующих, и наконец мягко спросила:
– Почему?
Lanzarote, agosto de 1996.