– Большак, может, нам стоит затаиться? Закрутили красноперые нам гайки! Вздохнуть не дают!
– С чего ты взял? – лениво спросил Василий.
– Вчера, когда до хаты шел, за мной какой-то парень увязался. Молодой еще совсем, на голове кепка серая, такую обычно блатные носят, штаны широкие, пошиты классно. В общем, под урку прифрантился. Поверь мне, Большак, я едва сдержался, чтобы не пальнуть в него… Потом я старался об этом не думать. Даже убеждал себя в том, что все это мне показалось… Но парень-то шел за мной… Грамотно так топал, чтобы я не заприметил ненароком. С другой стороны улицы меня пас… А может, зря мы твоего тестя успокоили? Может, наследили где-то? Ведь с него все и началось. И тебя, и Надьку, и тещу твою – всех нас таскать в милицию стали! Рвать надо отсюда когти! И чем раньше, тем лучше!
С некоторых пор Большак стал тяготиться дружбой с Петешевым. Теперь прошлое висело на его ногах пудовыми гирями. От сбрендившего кореша надо было избавляться. Но следовало сделать это как-то по-тихому. Дальше можно начать другую жизнь, которая в корне будет отличаться от его прежней. Добра он скопил много, деньги хранятся в надежном месте, и их вполне хватит, чтобы безбедно прожить остаток жизни в каком-нибудь отдаленном уголке Союза.
А что, если Петешев и Барабаев думают о том же самом? Вдруг и они тяготятся узами давней дружбы? Вот подловят его вечерком где-нибудь в подъезде, жахнут фомичом по затылку, а потом закопают на старинном татарском кладбище Татмазарке, как и бедного Ивана Дворникова. Они ведь тоже воспринимают его как ненужного свидетеля собственных преступлений. От пришедшей мысли по коже Василия пробежал неприятный холодок.
Хрипунов скосил глаза на Петуха и Бабая. «От Петуха можно ожидать всего что угодно. Семью инкассатора Попандопуло топором искромсал – шесть человек один положил! А ведь к этому инкассатору он на чай приходил. Дети узнали его и кричать стали: “Дядя Петя, не убивай нас!” А он и их положил! Денег в квартире Попандопуло так и не обнаружилось, как выяснилось позже, инкассатор их в машине оставил… Вот с Петра и следует начать, а там посмотрим, как оно дальше обернется. А вначале следует его успокоить».
Выдержав паузу, Василий Хрипунов заговорил:
– Хорош моросить, Петух! Кликнули в милицию, и что с того? Надька написала заяву, что у нее отчим пропал, вот они нас и тягают по одному. Еще не раз вызовут! Надо же им узнать, при каких обстоятельствах он утонул… А дело мы провернули чисто, комар носа не подточит! – уверял Большак, пристально всматриваясь в Петешева.
– Нас до этого еще приметили.
– И кто же это? – нахмурился Большак.
– А тот мусор, что мне ляжку прострелил!
– У них зенки повылезают, чтобы в такой темноте что-то заметить.
– Я кожей чувствую, что не все у нас в ажуре! – не сдавался Петешев. – Затаиться нам нужно… Когда все поутихнет, можно и по-новой начать. Вся Казань только о нас и говорит. Теперь все дела на нас валят! Вон артистку из татарского театра убили! И весь город талдычит, что это якобы те, что квартиры в городе грабят!
– А тебе-то что за дело, о чем в городе говорят? – хмыкнул Большак. – Народу только дай повод потрепаться. Что-то ты сдавать стал, Петух… Так не канает! Планку держи! Ладно, прощаю грех. Все это нервы. Они у меня тоже не из гранита. Я тут одно дело замутил в Ягодной слободе, с Бабаем пойдем! А ты отдохни пока… Хата там богатая, добра выше крыши! Как, Леха, не сдрейфишь? – спросил Василий, повернувшись к Барабаеву.
– Я всегда за хорошее дело, кроме голодовки! – широко заулыбался Барабаев.
Большак как будто бы потерял интерес к Петешеву, стал разговаривать с Алексеем о каких-то пустяках. Потом перешли на предмет общей страсти – голубей.
– Я тут пару николаевских голубей купил у Севы Кучерявого. Он за ними в Москву сгонял. Красивые птахи! У меня были николаевские, но только с белым оперением, а тут с синим! – довольно произнес Хрипунов. – Лапы у них коротенькие, а вот крылья большие! Ни один голубь так высоко не поднимается, как эти! А еще такие пируэты в воздухе выделывают, засмотришься!
Отвернувшись, Петешев хранил угрюмое молчание.
– А мне немецкого монаха обещали, – с азартом откликнулся Алексей. – Давно такого искал. Один мужик в Йошкар-Оле выводит. Вот это красавцы!
– Птица красивая, – согласился Василий. – Шея высокая, лапы длинные, глаза огромные, с желтым ободком. Держал я их, но обменял на курчавых. Немецкий монах высоко не летает, а мне важно, чтобы они так поднялись, чтобы их едва видно было!
«А может, они задумали меня убить? – Петешева передернуло от пришедшей мысли. – Что-то уж подозрительно крепко они спелись. Грохнут где-нибудь в овраге и даже не вздрогнут! Большак еще тот зверь!»
– Зря ты так со мной, Большак, – обиженно протянул Петр. – Мы с тобой всегда вместе были… Вместе и в Ягодную слободу пойдем.
– Вместе так вместе, – усмехнулся Большак. – Выходим завтра вечером, я еще туда утром наведаюсь, посмотрю, что и как.
* * *
Последние триста лет Казань только разрасталась. Ее не остановила даже капризная Казанка, широко разливающаяся по весне. Легко перешагнув реку, город дал начало новым слободам, и Ягодная была всего-то одной из них.
Слобожане застроили высокий бугор невысокими полукаменными-полудеревянными многоквартирными строениями, частным сектором, разбив близ домов огороды. Когда-то правый берег изобиловал луговой клубникой и лесной земляникой. Однако ягод там уже давно не наблюдалось, разве что на огородах у местных жителей, а вот название слободы осталось.
Со всех сторон Ягодную слободу подпирали заливные луга и болотистая низменность. Так что до города можно было добраться только по дамбе через Горбатый мост, по которому курсировали трамваи. Народ в слободе проживал разный, в основном мастеровой, работавший на Кренгольмской мануфактуре, эвакуированной из города Нарвы в июле сорок первого, и на кожаном заводе «Красный Гигант», вывезенном из Клинцов месяцем позже.
Если бы Петешев не пожелал идти в Ягодную слободу, возможно, Хрипунов отказался бы от своей идеи – слишком тяжелое у него было предчувствие, но Петешев настоял.
От Суконной слободы до Ягодной доехали на трамвае. Путь длинный, едва ли не через весь город, но торопиться особенно было некуда. Ехали молча, не привлекая к себе внимание, поглядывали на город через запыленные окна. Переехали Горбатый мост, близ которого разворачивалось какое-то строительство – нагнали тяжелую технику, выкопали глубокие котлованы. Сошли с трамвая на конечной остановке и направились в сторону улицы