Затем он махнул рукой в сторону закрылок.
—— Закрылки! Флюгель! Цу флайт!
Немец понял команду по жестам, снял струбцины, привёл закрылки в положение для взлёта и испуганно замер у кабины.
— Алес фертиг! — крикнул он, наивно радуясь, что работа закончена.
— Это мы ещё посмотрим, — Лёха, не теряя времени, подталкивал техника ближе к кабине самолёта, держа «Браунинг» наготове.
— Шнель! Старт! Кабина цу гейн! — продолжил развивать свой, внезапно оказавшийся таким богатым, словарный запас Лёха, указывая механику залезать в кабину. — Заводи, быстро! Старт!
Механик самолёта, спотыкаясь и бормоча невнятные оправдания, забрался в кабину, явно понимая, что спорить с человеком и пистолетом — не лучшая идея.
Лёха покосился на него и пробормотал себе под нос:
— Эх, жалко косу за сортирами бросил. Вот бы как сразу взаимопонимание между народами продвинулось!
Стоя рядом с открытой дверью кабины он снова ткнул стволом в обширную немецкую задницу:
— Ну, значит, заводи! — Лёха сделал круг рукой, показывая на двигатель. — Стартен моторен, ферфлюхте швайнен!
Начало июня 1937 года. Курилка аэродрома франкистов, пригород города Авьола.
— Ты глянь, как у Курта механик носится! — проговорил один из пилотов в курилке, выпуская кольца табачного дыма. В его голосе прозвучала смесь зависти и раздражения. — Курт, конечно, редкостная свинская собака, но как он надрессировал этих редкостных лентяев из технической службы!
Он кивнул в сторону аэродрома, где управляемый Лёхой механик шустро сновал туда-сюда вокруг "Шторьха", то открывая капот, то проверяя закрылки, то явно исполняя какие-то ещё приказы.
— Смотри, даже мотор полез проверять! — продолжил пилот, указывая на то, как техник, с головой залезший в двигатель, что-то там внимательно осматривал. — А наши? Ленивые свиньи еле копытами перебирают, если хоть что-то попросишь сделать.
— Да уж. Чёртов Курт, — подхватил другой, со смесью досады и восхищения. — Мог бы хоть раз поделиться секретом, как так их дрессировать. Может, и мы бы нормальных механиков получили.
Компания коротко посмеялась, но взгляды всё чаще возвращались к машине Лёхи, за которой техник продолжал метаться с явно нечеловеческим усердием.
— Я вот понять не могу, — нахмурился третий, прищурившись. — Чего это Курт вдруг так резко забегал? Вчера ещё нажрался как свинья, а сегодня уже с утра бодрячком.
— Да он же вроде как блевал в сортире… Может, полегчало? — предположил кто-то. — или уже с утра успел залить глаза!
— Ну да, надо будет тоже попробовать надавать пендалей своему механику, а то чего-то он мутный, — посмеялся другой пилот.
Пилоты продолжили курить, то и дело бросая взгляды на стоящий в отдалении "Шторьх", за которым "новый Курт" командовал механиком, носящимся вокруг самолёта с такой прытью, что даже самый усердный унтер-офицер позавидовал бы такой дрессировке.
Начало июня 1937 года. Летное поле аэродрома франкистов, пригород города Авьола.
Почти отвечая на высказанный вдалеке вопрос из курилки, Лёха, довольно щурясь, радостно философствовал:
— Только добрым словом! Только так! Добрым словом и пистолетом! Гораздо лучше, чем просто пистолетом! Правда, Вольдемар?
Он доброжелательно улыбался, однако не забывал периодически стимулировать энтузиазм механика "Браунингом" в задницу, для усиления воспитательного эффекта.
— Я Карл… — дрожащим голосом нервно поправил техник, но выглядел он так, будто готов был согласиться быть хоть Вольдемаром, хоть даже Гретхен, лишь бы "Курт" не испортил ему седалище окончательно.
— Шнель! Вольдемар! Давай, давай! — Лёха махнул стволом в сторону кабины.
Механик, с трудом подавляя дрожь, сидел в кабине и продолжал испуганно коситься на своего вооружённого идейного руководителя. Он судорожно включил магнето, глубоко вдохнул, словно молясь про себя, и нажал на кнопку стартера.
Двигатель кашлянул, жалобно захрипел, выплюнул клуб дыма, но дальше дело не пошло.
— Вас ист дас?! — немецкий механик в ужасе замер, поднял руки, словно показывая: "Я не виноват!"
— Давай ещё раз! Нох айн маль! — рявкнул Лёха, вспоминая, как в немецких кабаках требовал повторить пиво.
— Или сейчас получишь "алес капут", ёбти! — пистолетом совершил возвратно-поступательные движения в опасной близи от арийского седалища.
Механик затрясся, как заяц перед удавом, но спорить, разумеется, не рискнул. Он снова нервно нажал на тумблер.
И на этот раз двигатель чихнул, вздрогнул, но через секунду наконец-то взревел, завибрировал, а затем заработал ровно. Густой дым ушёл в сторону, и "Шторьх" задрожал, будто собирался к полёту.
— Бравер юнге, Вольдемар! Гут! — кивнул Лёха и даже радостно похлопал немца по плечу.
Тот, чувствуя, что миссия выполнена, уже приготовился выбраться из кабины, но Лёха жёстко пресёк этот наивный оппортунизм быстрым и весьма настойчивым движением пистолета:
— Найн! Зетцен зурюк! Биттер шнель!
Почему-то из Лёхи вдруг вырвалась вежливая форма, и это, кажется, напугало немца ещё больше. Так стремительно он перелез назад и плюхнулся в кресло. Он уже не пытался протестовать. Всё, чего он хотел, — чтобы этот сумасшедший "Курт" как можно быстрее убрался отсюда, а вместе с ним и его пистолет. Нервно дергая головой, он послушно сидел сзади и сложил руки между коленей, явно не желая испытывать судьбу. Лёха, не теряя времени, ловко выдернул ремень из штанов немца, и скрутил ему впереди руки.
— Ну вот и славно, — пробормотал Лёха, довольно щурясь, он захлопнул дверь, отсекая их от внешнего мира. — А теперь, Вольдемар, нам пора. Небо зовёт!
Всё ещё держа пистолет в руке, Лёха изучил приборы в кабине, подвигал ручку, попробовал педали.
— Да, ясно всё, обороты мотора, высотомер, крен, температура масла, часы… фигня короче, полетели, — улыбаясь, он обернулся к связанному немцу, который пытался что-то сказать, копошась на заднем сиденье:
— До свидания, камрады! Ауфидерзейн, Вольдемар! Ауфидерзейн! — весело выдал обернувшись назад Лёха.
— Я Карл, — снова жалобно промямлил техник.
— Да мне по хер, — вежливо ответил Лёха, демонстрируя очередное продвинутое знание немецкого. — Шат ап! Шнаузе! В общем, Нихт клювом клац-клац, — выдал наш полиглот.